Святослав
Шрифт:
Видя невозможность продолжать сопротивление дальше и, вероятно, не желая раздражать своих людей, Святослав решил заключить с греками мир.
И византийские источники, и «Повесть временных лет» отмечают, что именно русская сторона выступила инициатором мирных переговоров. Лев Диакон сообщает об условиях, предложенных Святославом: русы уступят ромеям Доростол, освободят всех пленных и покинут Болгарию. Взамен князь просил, чтобы его войско снабдили продовольствием на дорогу, а византийский флот позволил ему отплыть домой. Для Святослава было также важно выговорить условие, чтобы в будущем византийские власти пускали в свои земли русских купцов и содержали их в Константинополе на прежних условиях. Иоанн Цимисхий с радостью согласился вести переговоры – осада шла уже более трех месяцев, ромеи понесли большие потери (хотя византийские хронисты дают столь смехотворные цифры потерь со своей стороны, что приводить эту тенденциозную статистику просто неприлично), а трехмесячное стояние под Доростолом утомило оставшихся в живых. Императора ждали дела на востоке, неопределенными оставались отношения с немцами. И он отказался от своего первоначального плана не выпускать русов из Болгарии живыми. Поэтому, признавая ромеев победителями в войне, не следует говорить о полной капитуляции русов {542} .
Византийские источники, повествующие о ходе войны, несомненно, весьма тенденциозны. Однако, отмечая это обстоятельство, нельзя не признать, что их тенденциозность блекнет в сравнении с летописным рассказом. По летописи выходит, что Святослав победил греков, но, видя недостаточность своих сил, решил вернуться восвояси, за большей дружиной. «И послал послов к царю в Доростол, где в это время находился царь, – читаем в „Повести временных лет“, – говоря: „Хочу иметь с тобой твердый мир и любовь“. Царь же, услышав это, обрадовался
Перед нами патриотическое по духу, но содержащее мало исторических реалий сообщение, к тому же крайне противоречивое. Князь посылает к царю послов, царь радуется и отправляет русам дары, но Святослав, как бы позабыв о своих предложениях, начинает думать – заключать ему мир или нет. Летописцу очень важно доказать, что и в этот раз греки добились мира с трудом. Наконец князь вновь отправляет послов к императору и они заключают с окончательно обрадованным царем мир «на все будущие времена». Особенно поражает в летописном рассказе сообщение о том, что это царь, а не Святослав, во время переговоров находился в Доростоле (что подчеркивается дважды). Доростол упоминается летописцем в весьма странном контексте. Впрочем, понять, почему так произошло, позволяет русско-византийский договор, вставленный в летопись сразу после рассказа про мирные переговоры. Перед нами юридический документ (поздняя копия, сделанная с грамоты X века), извлеченный из какого-то архива, переведенный на русский и, без существенных изменений, переписанный летописцем {543} . По своей форме он не только ярко выделяется на фоне преданий о балканской войне Святослава, которые содержатся в «Повести временных лет», но даже и противоречит им. Именно этот договор делает летописный текст важнейшим нашим источником, даже сравнительно с историями византийских писателей. Приведу текст договора полностью.
«Список с договора, заключенного при Святославе, великом князе русском, и при Свенельде, писано при Феофиле синкеле {544} к Иоанну, называемому Цимисхием, царю греческому, в Доростоле, месяца июля, 14 индикта, в лето 6479. Я, Святослав, князь русский, как клялся, так и подтверждаю договором этим клятву мою: хочу вместе со всеми подвластными мне русами, с боярами и прочими иметь мир и истинную любовь со всяким великим царем греческим, с Василием и с Константином, и с боговдохновенными царями, и со всеми людьми вашими до конца мира. И никогда не буду замышлять на страну вашу, и не буду собирать на нее воинов, и не поведу иноплеменников на страну вашу, ни на ту, что находится под властью греческой, ни на Корсунскую страну и все города тамошние, ни на страну Болгарскую. И если иной кто замыслит против страны вашей, то я буду ему противником и буду воевать с ним. Как уже клялся я греческим царям, и со мною бояре и все русы, да соблюдем мы неизменным договор. Если же не соблюдем мы чего-либо из сказанного раньше, пусть я и те, кто со мною и подо мною, будем прокляты от Бога, в него же веруем, в Перуна и в Волоса, скотия бога, и да будем желты, как это золото, и пусть посечет нас собственное оружие {545} . Не сомневайтесь в искренности того, что мы обещали вам ныне и написали в хартии этой и скрепили своими печатями».
При чтении первых строк договора становится понятным, почему летописец поместил Иоанна Цимисхия в Доростоле. Книжник выстроил предшествующее повествование, основываясь на фольклорных материалах, в которых русский герой побеждает всех своих врагов, а главным городом Болгарии оказывается известный на Руси Переяславец на Дунае. Но получив в свое распоряжение юридический документ (договор 971 года), летописец наткнулся в нем на упоминание о Доростоле {546} . Возник вопрос: если Святослав находился в «Переяславце», то почему текст договора русы составляли в Доростоле? Вывод напрашивался сам собой – значит, в Доростоле находился Цимисхий! Чтобы согласовать свое предыдущее повествование с договором, книжник и вставил в текст путаный рассказ о неожиданном решении Святослава помириться с греками, об отправлении русами послов к царю в Доростол (а куда же еще, раз так и написано в договоре?). Год, обозначенный в договоре, позволил сводчику датировать факты летописной биографии нашего князя, откладывая по одному году на каждое событие.
Этот договор по форме и объему сильно отличается от предыдущего соглашения, заключенного русами и ромеями в 944 году. В договоре 971 года говорится, что он составлен в присутствии самого Святослава и воеводы Свенельда. Правда, далее по тексту видно, что договор заключен от имени одного Святослава и все условия для русской стороны составлены в единственном числе. Имя Свенельда, известного нам по событиям 945 года, поставленное в заголовке, но ни разу не упомянутое в тексте договора, попало туда не совсем понятным образом. Скорее всего, это поздняя вставка, сделанная одним из летописцев в готовый текст. Позднейшей вставкой является и прозвище императора Иоанна – Цимисхий, вряд ли имевшееся в оригинале договора 971 года, но появившееся или в греческой копии второй половины XI – начала XII века, или в русском переводе {547} . Напомню, что договор 944 года заключен от имени двадцати пяти князей, которые сообща управляли Русью. Лишь в самом конце текста договора 971 года сообщается, что в его подписании участвовала некая группа русов (имеется в виду множественное число – «мы обещали», «написали в хартии», «скрепили своими печатями»). Кто же оставил оттиски со своих печатей-перстней в договоре 971 года? Кроме Святослава в тексте соглашения упоминаются еще какие-то русские бояре – скорее всего, оставшиеся в живых воеводы русского воинства, все еще занимавшего Доростол. Возможно, к договору были приложены их печати. Но вероятнее всего, это были печати русских послов, прибывших на переговоры в византийский лагерь, со слов которых греки записали обещания Святослава {548} .
Содержание договора 971 года также контрастирует с договором 944 года. Договор, заключенный после нападения русского войска во главе с Игорем на Константинополь, подробно регламентировал условия пребывания русских послов и купцов в столице Империи ромеев, предписывал им определенные правила поведения, оговаривал наказания, которые должны были понести русы в случае нарушения этих правил, и т. д. Договор же Святослава сводится к трем положениям: князь клянется, во-первых, соблюдать мир с греческими царями; во-вторых, не нападать на их страну самому и не наводить других; в-третьих, помогать грекам воевать с их врагами. Любопытно, что Святослав отделяет от Византии не только «страну Болгарскую», но и «Корсунскую страну и все города тамошние». Очевидно, слабо контролировавшаяся из центра империи родина мятежного Калокира казалась князю особой страной. Вот, собственно, и всё. Один историк права конца XIX века даже высказался в том смысле, что договор 971 года «не имеет никакого значения в смысле памятника права» {549} . Впрочем, большая часть исследователей с ним не согласилась, обратив внимание на сообщение Льва Диакона и Скилицы о том, что в ходе русско-византийских переговоров затрагивались вопросы, касающиеся еще и русской торговли в империи. Как видим, в договоре 971 года нет ничего по этому вопросу. Отсюда следовал вывод, что договор отражал только обязательства русской стороны не воевать, по существу – клятву Святослава, данную им в походных условиях, можно сказать, на «поле боя». А в остальном якобы возобновлялись положения договора 944 года {550} . С последним можно согласиться лишь отчасти. Несомненно, что русский вариант договора 971 года не отражает обязательства, взятые на себя ромеями, а таковые были (обещание выпустить русов из Доростола, снабдить их продовольствием и т. д.). Однако непонятно, почему не дошедший до нас византийский вариант договора 971 года должен обязательно содержать условия договора 944 года? Ведь прошло уже без малого 30 лет, сменилось целое поколение государственных деятелей, в 950-960-х годах отношения Киева и Константинополя развивались весьма динамично, при Ольге и Константине Багрянородном в них были периоды улучшения и ухудшения, многое за эти годы изменилось. Кстати, то, что Святослав не соблюдал условия, подписанные когда-то его отцом, видно из следующего факта – возвращаясь на Русь, князь зазимовал в Белобережье, а это было запрещено по условиям договора 944 года. Думать, что князь мог сразу же после поражения нарушить одно из только что подписанных условий договора, вряд ли правильно {551} . Он ведь не вернулся
к Керченскому проливу, что было выходом из того сложного положения, в котором он оказался на обратном пути, – это противоречило данному русами обещанию не появляться вблизи «Корсунской страны». Кроме того, в договоре 971 года нет ссылок на какое-то другое соглашение русов с греками. Не стоит забывать, что условия пребывания русов, являвшихся по торговым делам в Константинополь, гарантировались не только византийской, но и русской стороной. Поэтому если бы Святослав брал в этом отношении на себя какие-то обязательства, они были бы отражены в договоре. Почему их нет? Потому, что тут Святослав ничего обещать не мог. Ведь он покинул Киев навсегда, оставив вместо себя Ярополка. И потому в его договоре нет ни одного положения, которое касалось бы Киевской Руси – Поднепровья. Князь оказался вне этой Руси, и потому он мог только пообещать за себя, за своих уцелевших бояр-воевод и русов-воинов никогда не воевать с империей. Договор ромеи заключали со Святославом лишь как с вождем десяти тысяч удальцов, все еще сидевших в Доростоле, по существу – с предводителем бродячей дружины, но никак не с правителем Руси {552} . Что касается Поднепровья, то там, вероятнее всего, «политическая» жизнь шла прежним чередом – Ярополк как-то выстраивал отношения с русскими князьями-союзниками. Относительно же сообщения византийских историков о попытке князя обсудить возможность появления русов в Константинополе по торговым делам скажу, что и оно могло волновать воинов Святослава, – ведь сегодня они воевали и грабили, а завтра вполне могли начать торговать (тем же награбленным). На то они и русы X века!Византийцы снабдили войско Святослава продовольствием на дорогу – по два медимна на человека (около 20 килограммов). Если верить «Повести временных лет», в ходе переговоров Святослав обманул греков, преувеличив численность своих людей вдвое. Так логичнее всего было поступить, уже уходя из Болгарии. Судя по всему, об этом «подвиге» нашего князя (напомню: обмануть врага, по мысли летописца, – подвиг) также было сложено предание, которое книжник вставил в летопись, но поместил не совсем к месту – в рассказе о периоде максимальных успехов Святослава. Но если в предании отразился все же имевший место исторический факт, то на каждого из воинов Святослава, покидавших Доростол, пришлось по 40 килограммов припасов. Такого запаса им могло хватить примерно на три месяца – вполне достаточно для самого тяжелого путешествия. Византийцам очень хотелось, чтобы Святослав побыстрее убрался из Болгарии.
Напоследок князь захотел лично встретиться с василевсом ромеев. Лев Диакон помещает в своей «Истории» описание этой встречи: «Государь не уклонился и, покрытый вызолоченными доспехами, подъехал верхом к берегу Истра, ведя за собою многочисленный отряд сверкавших золотом вооруженных всадников. Показался и Сфендослав, приплывший по реке на скифской ладье; он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос – признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой. Сидя в ладье на скамье для гребцов, он поговорил немного с государем об условиях мира и уехал» {553} . Все описанные детали во внешности Святослава противоречили византийским нормам самым вопиющим образом – «ромеи стригли волосы только по случаю траура или судебного осуждения. Ходить стриженым представлялось уделом шута или фокусника. Усы мужчины, видимо, брили, зато бороды отпускали. Наконец, серьги среди мужчин носили только дети и моряки» {554} . Неоднократно исследователями подчеркивалось, что во внешности князя нет ничего норманнского. В ней, скорее, чувствуется влияние степи {555} . Этот облик Святослава неоднократно воспроизведен на картинах и скульптурных изображениях князя. Таким Святослав представлен и в кинематографе («Легенда о княгине Ольге», киностудия им. А. П. Довженко, режиссер Ю. Ильенко, 1983 год). Однако не следует забывать, что Лев Диакон не был участником похода Иоанна Цимисхия в Болгарию и видеть Святослава не мог. Скилица, например, ничего не говорит о внешности русского князя, хотя тоже сообщает, что тот встретился с императором. Можно, конечно, предположить, что описание Святослава Лев Диакон сделал со слов участников похода или взял из некого источника, которого не было в распоряжении его коллеги. Но возможно и другое объяснение. Приведу любопытное сообщение, которое оставил монах-доминиканец Юлиан в 1237 году, незадолго перед нашествием татар проезжавший через Тамань в Поволжье. Он сообщил, что из Константинополя он и его спутники «прибыли в землю, которая называется Зихия, в город, именуемый Матрика, где князь и народ называют себя христианами, имеющими книги и священников греческих». Далее Юлиан помещает сведения о том, что у знатных людей «Матрики» (бывшей Тмутаракани) существует обычай «в знак знатности оставлять немного волос над левым ухом, обривая всю голову» {556} . Учитывая известное стремление Льва Диакона показать свою ученость, а также то, что он помещал родину русов в районе Керченского пролива, можно предположить, что византийский автор, зная, как должны были выглядеть местные знатные русы, использовал эту информацию при описании Святослава. Лев думал, что русский князь мог выглядеть только так. В какой степени Святослав был похож на этот портрет, сказать сложно. Но и это еще не все. Историки давно обратили внимание на то, что описание наружности Святослава напоминает описание Приском Панийским (V век) Аттилы, вождя гуннов {557} Лев Диакон во многом подражал этому древнему автору, а Приск называл гуннов «скифами», так же как Диакон – русов. Думая, что всякий предводитель «скифов» должен выглядеть, подобно Аттиле, Лев мог перенести это описание на Святослава. Сомнение вызывает и то, что Святослав вскоре после полученных в бою ранений мог вообще грести наравне со своими «приближенными»… Впрочем, все это только предположения {558} .
После встречи Святослава с Цимисхием русы погрузили в ладьи свою добычу и покинули Доростол, оставляя Болгарию ромеям. Невеселым было возвращение Святослава в Киев. С потерей владений на Дунае рухнула его надежда обрести здесь «середину» своей земли. Нужно было возвращаться в Поднепровье, где его никто не ждал.
Мы приближаемся к финалу нашего повествования. Скилица сообщает, что Святослав попросил Иоанна Цимисхия отправить посольство к печенегам, чтобы те пропустили русов, возвращавшихся восвояси, через свои владения. Для этого к кочевникам был направлен Феофил, епископ Евхаитский (вышеупомянутый синкел Феофил, который участвовал в составлении русско-византийского договора). Посол успешно выполнил свою миссию, в том смысле, что он заключил с печенегами договор о союзе. Однако пропустить Святослава в Киев печенеги отказались, якобы обижаясь на него за то, что князь подписал мир с Византией. В результате кочевники устроили русам засаду. Объяснение странное – ведь сами-то печенеги помирились с ромеями. Поэтому в литературе встречается утверждение, что епископ Евхаитский как раз и натравил печенегов на князя, выполняя тайное задание своего государя {559} . Святослав кажется простаком, не понимающим, что от неприятеля всего можно ожидать. Между тем «Повесть временных лет», в общем, не упускающая возможности отметить коварство греков, ничего не знает о византийском посольстве к печенегам, зато знает о засаде, которую устроили кочевники Святославу на днепровских порогах, и обвиняет во всем болгар («переяславцев»), якобы пославших сказать печенегам: «Идет мимо вас на Русь Святослав с небольшой дружиной, забрав у греков много богатства и пленных без числа». И вот тогда-то враги обступили пороги. Несомненно, что в летописном рассказе есть неточности – пленных ведь Святослав отпустил, – но в целом эта версия также имеет право на существование.
В окружении русского князя нашелся человек, который попытался его спасти. «Сказал ему воевода отца его Свенельд: „Обойди, князь, пороги на конях, ибо стоят у порогов печенеги“». Но князь не послушался старика – ему было жаль бросать добычу, находившуюся в ладьях. Упоминание в летописном предании Свенельда объясняет то, как он появился в тексте договора 971 года. До эпизода с возвращением русов через печенежскую засаду летопись ничего не сообщает о Свенельде как об участнике балканского похода русов. Здесь же он возникает сразу в роли ближайшего советника Святослава. Правда, в повествованиях византийских историков упоминается Сфенкел (Сфангел), погибший в сражении под Доростолом. Учитывая сходство имен этих предводителей русов, многие исследователи признают тождество Свенельда и Сфенкела (Святослава византийцы именуют «Сфендославом», могли и Свенельда переделать в «Сфенкела»). Историю героической гибели русского воеводы в бою с ромеями они считают вымыслом или ошибкой Льва Диакона и Скилицы – Сфенкел-Свенельд мог быть только тяжело ранен. Впрочем, другие историки различают этих двоих, ссылаясь на убедительность рассказа о гибели Сфенкела и на явное отличие в возрасте между стариком Свенельдом (воеводой Игоря) и богатырем Сфенкелом. Приходится признать, что обе стороны одинаково убедительны, и отнести этот вопрос к разряду неразрешимых… {560}