Святославичи

Олег вскочил со стула и, чуть не сбив с ног какого-то челядинца с подносом в руках, растворил тяжелые створки дубовых дверей.

Митрополит торопливо прошагал мимо княжича в своем длинном позолоченном облачении, сердито стуча посохом по каменному полу.

–  На ступеньках не расшибись, боров греческий!
– крикнул Изяслав вослед митрополиту.
– Мое вино пьешь и меня же анафеме предать грозишься, Иудин сын! Отныне шиш тебе, а не десятина!

После митрополита пиршество покинули Гертруда и Эльжбета.

Изяслав и перед ними не остался в долгу:

–  Проваливайте, польские шлюхи! Ишь, губы надули, аль речь русская ухо режет? Ну, так извиняйте, по-польски ругаться не умею!

–  Угомонись, брат, - Всеволод попытался усадить Изяслава на место.
– Виданное ли дело, чтобы…

–  Цыц!
– Изяслав вырвался.
– Кругом умники да указчики! Все вокруг хороши, один я плох! Кому от чужих, а мне от своих сродников житья нет! Одним попрекают, другим… Никому верить нельзя. Все только и норовят себе урвать: что братья, что племянники.

Был сыночек Мстиша, никогда слова поперек не молвил, всегда подсобить был готов, и того прибрал Господь.
– Изяслав заплакал навзрыд, как ребенок.
– Почто Мстишу отнял у меня Вседержитель Небесный, взял бы хоть Святополка. С его-то умом только в звонари идти! На кого мне теперь опереться?.. Ох, тяжко мне!.. Ох, горько!..

У Оды навернулись слезы на глаза, она прикрыла лицо ладонью. Сидевшая рядом с нею Анна была бледна, в ее больших темных глазах была жалость к Изяславу.

Святослав сидел, облокотись на стол, тупо глядя в блюдо с икрой. Всеволод нервно покусывал ноготь. Его дочери, Янка и Мария, грустными глазами смотрели, как плачет Ода. Борис скользил задумчивым взглядом по лицам бояр, всякий раз натыкаясь на хмурый взгляд Олега, сидевшего напротив него. Юный Ярослав застыл с полным ртом, не смея жевать, когда все вокруг словно забыли о еде и питье.

–  Ох, горе-горькое, камнем ты мне на сердце легло!
– причитал Изяслав средь гробовой тишины.
– Недолго полетал мой соколик Мстислав. Закрылися его ясные очи, обезжизнели крепкие рученьки… Ушел сыночек мой навсегда.

К Изяславу приблизился Ярополк и со слезами на глазах принялся утешать убитого горем родителя:

–  Ну полно, тятя. Полно!.. Хоть и короток был век у Мстислава, но прожил он его достойно. От ворога не бегал, не лгал, с тобой был почтителен. Успокойся.

–  А, Ярополк… - Изяслав поднял заплаканные глаза на сына.
– Верно молвишь. Мстиша сечи не боялся и меня любил. А ты меня любишь?

–  Всем сердцем, тятя.
– Ярополк стал вытирать слезы с лица Изяслава.
– Тебе бы прилечь. Вели кликнуть Людека.

–  К черту ляха!
– поморщился Изяслав.
– Нешто ты не поможешь мне до ложницы дойти. А, сынок?

–  Конечно, помогу. Обопрись на меня. Поддерживаемый Ярополком, Изяслав, шатаясь, побрел к двери, у которой стоял на страже польский мечник.

Когда Изяслав ушел, гости стали расходиться, унося в душе неприятный осадок: то ли от мысли, что бренность есть удел каждого, то ли от увиденного и услышанного на тризне.

* * *

На яблочный Спас [124] дружина Глеба вступила в Чернигов.

Святослава не было дома, и встречать дорогого гостя вышли Ода, Олег и Ярослав.

Ода глядела на статного витязя с выгоревшими до белизны волосами, дивясь переменам, Произошедшим в нем.

–  Усы отрастил, - целуя Глеба, с улыбкой промолвила Ода.
– А загорел как! Ну прямо агарянин!

–  Иди сюда, агарянин!
– воскликнул Олег, стискивая старшего брата в крепких объятиях.

[124] Яблочный Спас - 19 августа.

–  А это кто? Неужели Ярослав?
– изумился Глеб, заметив самого младшего из Святославичей, с улыбкой смотревшего на него.
– Когда я уезжал в Тмутаракань, он до плеча мне не доставал, а теперь, гляди-ко, почти с меня ростом!

–  Так ведь шестнадцатый год ему пошел, - усмехнулась Ода.

Глеб прижал к себе Ярослава.

Вдыхая давно забытые запахи родного дома, Глеб переходил из комнаты в комнату, из светлицы в светлицу, разглядывая фрески на стенах и узоры на полу. В этом доме прошло его детство, отсюда он уходил в свой самый первый и самый дальний поход к теплому морю, сюда он возвращался и уходил вновь… Жизнь не стоит на месте, и здесь многое изменилось за его отсутствие. И только перила на лестницах да разноцветные стекла на окнах были все те же.

Олег и Ярослав сопровождали Глеба в его прогулке по дворцу, пока Ода и Регелинда накрывали стол в трапезной.

–  А где отец?
– спросил Глеб.

–  В Любече, - ответил Олег, - готовит ладьи для твоей дружины. Ты ведь ныне новгородский князь!

–  А ты ростовский?
– улыбнулся Глеб.

–  В Ростове покуда Владимир Мономах сидит, - сказал Олег и перевел разговор на другое, чтобы не огорчать честолюбивого Ярослава, которому пока не досталось княжеского стола.

Святослав вернулся в Чернигов поздно вечером, и сразу его густой бас зазвучал в гулких переходах каменного терема. Забегали челядинцы, замелькали огоньки светильников.

Семью Святослав отыскал в светелке, примыкающей к библиотеке, где когда-то давным-давно юные княжичи учились грамоте. Князь возник на пороге в забрызганных грязью сапогах и походном плаще, от него пахло дымом смолокурен.

–  А ну-ка, Глеб, покажись!
– радостно воскликнул он. Глеб поднялся со стула и шагнул навстречу к отцу. Святослав обнял сына и троекратно расцеловал.

–  Вот он - князь новгородский!
– хлопая Глеба по груди, молвил Святослав.
– Каков молодец!

Внезапно Святослав заметил печальную Оду, замкнутое лицо Олега, хмурого Ярослава.

–  Вы чего насупились, как черти пред святым распятием?

–  Я читала Глебу письма Вышеславы, - негромко ответила Ода, не глядя на мужа.

Святослав понимающе покивал головой, но было видно, что он недоволен.

–  Отец, Вышеслава несчастлива замужем за Болеславом, - сказал Глеб.

–  А кто до конца счастлив в этом грешном мире?
– раздраженно спросил Святослав.

–  Отец, неужели тебе безразлична судьба Вышеславы?
– Глеб посмотрел Святославу в глаза.
– Ведь ее письма читать без слез невозможно. Болеслав бьет ее, заставляет говорить только по-польски, держит взаперти по многу дней…

–  Что ты предлагаешь?
– Святослав упер руки в бока.
– Может, объявим Болеславу войну? Может, приставим к нему соглядатая, эдакого духовника, который станет нашептывать на ухо, что он волен делать, а что не волен!

–  Отец, как ты не поймешь… Ода прервала Глеба:

–  Пустое, сынок, у этого человека вместо сердца камень! Я не раз говорила ему то же самое. И Олег говорил.

Святослав раздраженно взмахнул рукой и продекламировал отрывок из трагедии Еврипида «Медея»:

Нет, надо бы рождаться детям так, Чтоб не было при этом женщин, - люди Избавились бы тем от многих зол…