Святой конунг

Священник снова принялся всхлипывать, но потом сел на постели и сказал:

— Дай мне миску!

Трясущейся рукой он поднес ко рту деревянную ложку, проливая кашу на себя и на постель. И, ложку за ложкой, он съел всю кашу.

Взяв у него пустую миску, Сигрид хотела уже встать, чтобы уйти, но он удержал ее.

— Нет! — почти крикнул он. — Не уходи!

Отставив миску в сторону, она осталась сидеть рядом с ним.

Он немного успокоился, но по-прежнему продолжал держать ее за руку; его пальцы крепко вцепились в ее руку, словно он думал, что он нее к нему перейдет силы.

— Бог посмеялся надо мной, — прошептал он. — Я всегда избегал боли, я даже пошел на то, что отрекся от Бога, чтобы избежать страданий — и вот к чему я пришел! Это куда более мучительно: страдать целыми днями и неделями. Оглядываясь назад, я думаю, что смерть в пламени гьёвранского пожара была бы благодатью Божией. Ведь я всегда был таким прожорливым в еде, а теперь я совсем не могу есть…

Сигрид медлила с ответом, и священник тоже замолчал.

— Возможно, Господу угодно, чтобы ты искупил грехи… — наконец произнесла она. Но она понимала, что слова ее прозвучали беспомощно.

— Искупить грехи… — голосом умирающего проговорил священник и снова припал к ее руке, вцепился в нее. И принялся стонать все громче и громче, переходя на крик. Свободной рукой Сигрид прикрыла глаза; она не осмеливалась смотреть на него.

— Отец небесный, будь милосерден! — прошептала она.

Но священнику не скоро стало лучше.

Боль то усиливалась, то отступала, и он лежал с закрытыми глазами и стонал, а по щекам его катились слезы. В перерывах между приступами он всхлипывал.

Наконец самое худшее осталось позади.

— Мне бы хотя бы умереть в Кантараборге или в Гьевране! — прошептал священник, придя, наконец в себя.

Теперь он тихо лежал на боку. Лицо его, которое перед болезнью было круглым, исхудало и сморщилось. Шея стала тощей, как у молодого петушка. «От него осталась одна тень», — подумала Сигрид. Он, готовый до этого в своей униженности просить прощения даже за свои добрые поступки, теперь потерял последние остатки собственного достоинства.

Дышал он теперь ровнее; Сигрид показалось, что он заснул. И, когда дверь отворилась и вошел священник Энунд, она предостерегающе приложила палец к губам.

Но священник Йон не спал; услышав шаги Энунда, он открыл глаза, и, к удивлению Сигрид, улыбнулся.

— Как дела? — спросил Энунд.

— Я не думаю, что Бог желает моего выздоровления, — тихо ответил священник Йон, — но я не слишком терпелив, чтобы сносить наказание Господне, — добавил он.

— Не все обладают мужеством, — серьезно произнес Энунд, — и мы вынуждены жить с нашими слабостями, душевными или телесными.

Священник Йон вздохнул.

— Если я сейчас с таким трудом переношу все это, что будет со мной в очищающем огне? — сказал он.

— Может быть, Господь не будет тебя особенно мучить, — сказала Сигрид, пытаясь утешить его. — Может быть, Он решит, что ты уже достаточно настрадался.

Но священник Йон только покачал головой.

— Я так много грешил, — сказал он. — И…

Он замолчал. Сигрид хотела что-то сказать ему, но тоже замолчала; священник наверняка не стал бы ее слушать. Он весь напрягся и вскоре начался новый приступ.

Сигрид и Энунд старались не смотреть на него и друг на друга, пока он снова не успокоился. И тогда Энунд тихо спросил у Сигрид:

— Я пришел сюда для того, чтобы спросить, что ты знаешь о захоронении в кургане, которое было прошлой осенью.

Сигрид вздрогнула.

— О каком захоронении? — испуганно спросила она.

— Я слышал, что Бьёрн Колбейссон похоронил своего отца по старинному обычаю.

— Кто тебе об этом сказал?

— Один человек, который с большим рвением, чем ты, старается спасти людей от адских мук. Я узнал также, что ты не хуже самого Бьёрна знаешь, в чем дело.

— Почему же ты не спросишь об этом Бьёрна?

— Сначала я хочу все как следует обдумать.

Сигрид промолчала.

— Сигрид… — это был голос священника Йона, и оба повернулись в его сторону. Им пришлось подождать, пока он снова не заговорит; перебирая руками одеяло, он произнес: — Ради меня, Сигрид, расскажи все, что ты знаешь!

— Ты не имеешь к этому никакого отношения…

— Имею…

Он снова замолчал и принялся быстро моргать, как это всегда бывало с ним, когда он был смущен. Потом снова захныкал. Сигрид не могла не бросить на него удрученный взгляд.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она, и голос ее прозвучал более жестко, чем ей хотелось.

— Это произошло из-за моего предательства, — всхлипнул священник.

Сигрид покачала головой; они с Энундом переглянулись.

— Ты наговариваешь на себя, — сказала она.

— Нет, — ответил священник, пытаясь приподняться, — я никогда не мыслил так ясно, как теперь.

Он перестал всхлипывать, и в голосе его появилось новое звучание; казалось, он читает проповедь.

— Я не должен был становиться священником, — сказал он. — Мне следовало оставаться мирянином, выполнять тяжелую работу в каком-нибудь монастыре для тех, кто сильнее меня духом и более сведущ во всем. Но в силу моего высокого происхождения я не имел на это права. И я поддался на уговоры, потому что всегда был слаб. Имея отношение к церкви, я должен был стать священником — и из меня хотели сделать епископа. Я был для своей семьи настоящим позором. Все в Англии знали, что я веду себя в бою как трус, бегу с поля битвы, едва заметив врага. Я всегда был слабым и трусливым. И даже став священником, я страдал от собственной слабости; в Кантараборге я сбежал от умирающего мученика, которого Бог ниспослал мне, в кузнице в Гьевране я предал Блотульфа. И я благодарю Бога за то, что из меня не успели сделать епископа; будучи епископом, я принес бы церкви куда больше несчастий, чем будучи простым священником.

Он замолчал, в глазах его стояли слезы, но он удержался от плача.

— Я каждый день благодарю Бога за то, что мой отец не знает о моем позоре, — продолжал он. — Он думает, что я погиб славной смертью в Кантараборге.

— Значит, тебя зовут не Йон? — с любопытством спросила Сигрид.

— Нет, — ответил он, — я взял это имя, чтобы не позорить больше свою семью.

— Как же тебя звали? — Сигрид не могла, несмотря на строгий взгляд Энунда, удержаться от любопытства.

— Когда-то меня звали Этельбальд, — ответил священник.

— Из какого же ты рода?

— Сигрид! — вырвалось у Энунда. — Как тебе не стыдно!

Сигрид замолчала, опустив голову; она понимала, что он прав.

Но священник Йон снова заговорил.

— И теперь я, наконец, увидел, что моя измена имеет более глубокие корни, чем мне казалось в Кантараборге и в Гьевране, — сказал он. — Измена проходит через все мои поступки, словно коварная болезнь, сеющая несчастья и гибель, где бы я ни находился. Ведь всякий раз, когда от меня требовалось, чтобы я стал на защиту Христа, я поворачивался к Нему спиной и обращался в бегство.