Святой самозванец

Франсиско вел игру, но Корал дрожала, думая о брачной ночи, которая разворачивается где-то в другом месте, пока она ведет перепалку с мужчиной, которому доводилось убивать. Почему Луис этого не понял? Потом ей пришло в голову, что Луис, наверное, хорошо знает, как жесток его родственник. Словно в подтверждение ее мыслей Франсиско взял в ладони ее лицо, посмотрел ей в глаза, а потом разорвал на ней прозрачную блузку.

— Oho! Que grandes [40] , — сказал он, лаская ее.

40

Какие большие (исп.).

— Come mi panocha [41] , — парировала она.

Ее вульгарность достигла цели, так как Франсиско, расхохотавшись, поднял ее, швырнул на кровать и, обнаружив, что под юбкой у нее ничего нет, немедленно начал делать то, на что она напрашивалась.

Мэгги стояла в люксе отеля «Плаза» у розовых штор тройного окна гостиной и смотрела, как Сэм закрывает дверь за уходящим официантом. Она еще была одета в подвенечное платье. Мэгги бывала и раньше в роскошных домах: Росси, в опере Ла Скала в Милане, но никогда прежде не останавливалась в номере отеля с папоротниками в кадках, белым мраморным камином, отделанным золотом, и с элегантной мебелью времен Людовика-какого-то, она была в этом уверена.

41

Женский половой орган (исп.).

Над ней висела люстра. Аромат цветов витал в воздухе.

Сэм пошел, протягивая руку.

— Миледи, ваш стол накрыт.

Мэгги улыбнулась, нервничая. Ей следует уйти отсюда.

Он подвел ее к креслу у маленького столика, накрытого для них: красивая скатерть, серебро и хрусталь, две высоких свечи, розы в хрустальной вазе. Мэгги рассматривала тонкие прожилки цветов, идущие по кругу бархатистые лепестки вокруг сердцевины каждой розы. Сэм разлил шампанское, пока она сидела в причудливом кресле.

— Беременной женщине пить нельзя, — сказала она.

— Ни глоточка? Это «Кристаль», лучшее в мире шампанское для лучшей в мире женщины.

Мэгги покачала головой, про себя повторяя слова, которыми надо сказать ему, что все кончено. «Сэм, мы расстаемся. Я хочу получить развод после рождения ребенка. Я ненавижу тебя».

— Ни глоточка, — ответила она.

Сэм подал Мэгги бокал с водой и начал снова.

— Как свет для глаза, как хлеб для голодного, как радость для сердца будем мы друг для друга, моя девочка.

Она молчала.

— Залпом?

Мэгги кивнула.

— Залпом.

Они выпили. Сэм поднял крышку на серебряном блюде. Стейк с картошкой для него. Для нее — окра, кукуруза, тушеный цыпленок, клецки. Сэм знал, как она соскучилась по южной кухне за годы жизни в Италии. Он заказал для нее этот пир поварам отеля.

Мэгги решила сказать ему все после ужина.

Пока они ели, играла нежная музыка. Она отказалась от «пьяной груши» на десерт. Потом Сэм встал, обошел вокруг стола и, не успела Мэгги заговорить, как он поднял ее на руки. Он все еще не снял смокинг.

— Подожди, — попросила она. — Сэм, я… я…

Он двинулся в спальню, но на пороге остановился.

— Проклятье, я забыл! — он поставил ее на пол. — Не двигайся. Это сюрприз.

Мэгги смотрела, как он бросился к музыкальному центру и что-то переключил. Музыка прекратилась. Заиграла другая. Она узнала первые такты любовной песни из «Мадам Баттерфляй» и замерла на месте. На нее нахлынули воспоминания об Италии: о том, что Сэм предал ее, как предали Чио-Чио-Сан, героиню ее любимой оперы. И как Джесс умер у нее на руках, ее цветок лилии и розы. Так Чио-Чио-Сан называла своего сына в опере.

Сэм вернулся, сияя от гордости.

— Антонелла сказала мне, что это твоя любимая опера.

Антонелла, ее экономка в Италии, сначала презирала Сэма, потом неохотно приняла его.

— О, неужели?

Музыка снимала слой за слоем с ее души, оставляя такую сильную боль, что Мэгги захотелось провалиться сквозь пол и падать все глубже, пока не окажется под землей.

— Любимая, что с тобой? — спросил Сэм.

Музыка эхом отдавалась в ушах, как огромный гонг, уничтожая ее.

— Мэгги, в чем дело?

Ничего не видя, она кинулась к своей сумочке, к той расшитой бисером сумочке, которую Шармина подобрала для нее в магазине.

— Что тебе нужно? Я тебе принесу.

Она открыла сумочку, сунула в нее руку, нашарила пистолет с перламутровой рукояткой, подаренный ей отцом, и сняла его с предохранителя на тот случай, если Сэм потеряет самообладание и ей понадобится пригрозить ему пистолетом, чтобы выйти отсюда. Размер пистолета подходил к женской руке. Мэгги схватила его, когда Чи-Чио-Сан запела:

Любите меня, прошу, ой крошечной любовью, Какою любят дети. Мне больше ничего не нужно.

Она прицелилась в Сэма.

— Что это, Мэгги? Шутка?

Она взвела курок.

— Господи! Что ты делаешь? — Сэм попятился к мраморному камину.

Долгие годы Мэгги представляла себе брачную ночь, чудесного мужа рядом. Сэм считал, что сделал все возможное, чтобы этот момент стал таким, как нужно, но музыка разоблачила ложь. Эта опера тогда аккомпанировала ее самому глубокому горю, двум самым тяжелым ранам в ее сердце, и именно он нанес обе эти раны.

Дай мне твои руки и позволь поцеловать их. Моя Бабочка!

— Я убью тебя, Сэм. Убью, убью!

— За что, Мэгги, за что?

— Как будто ты не знаешь!

Она быстро схватила с кресла атласную подушку, и под крики Сэма: «Нет! Нет!» прижала подушку к дулу и выстрелила.

Отдача подбросила ее руку вверх. Она увидела огонь и дым, а Сэм дернулся и едва устоял на ногах. Потом он схватился за предплечье и с изумлением смотрел, как кровь сочится сквозь пальцы, сквозь ткань смокинга, и падает каплями на пол.

— Глупая женщина, зачем ты это сделала? — он не мог поверить в случившееся.

Мэгги понимала, что Сэм следит за ее руками, чтобы отобрать оружие. Она отступила к розовым шторам и прижала руки к груди, чтобы он не дотянулся до оружия.

— Чего ты не сделал, Сэм? — крикнула она, задыхаясь. — Сначала ты мне изменил…

— Что? Когда?

— …с Корал, с твоим женским зеркальным отражением!

— Но… но мы с тобой тогда не были вместе. Мы даже не были обручены.

— Ты прав. Я была беременна Джессом. Ты только пытался залезть ко мне в трусики, а я тебе не позволила.