Святой воин
Шрифт:
В казарму заглядывать не будем, оружейная нам тоже ни к чему, хотя де Мюрраж и рассказывал взахлеб, что за дивные образцы брони и режуще-колющих предметов хранит там кастелян, а вот в сокровищницу зайти придется. Никак нельзя позволить какому-то барону совершить государственный переворот. Поглядим, как это у него выйдет без денег! Как доложил нам де Мюрраж, их там добрых сто тысяч экю, в пересчете на чистый вес – около четырех центнеров золота. Неплохая прибавка для королевской казны!
Двое возчиков остаются с телегами и битюгами, еще двое вместе со мной помогают слугам скатывать бочки с телег, а затем закатывают их в подвал. Толстые доски, по которым с телег скатывают бочки, прогибаются под немалым весом. Так и должно быть, ведь внутри – настоящие мужчины, а не какие-то недокормленные задохлики. Винный погреб я оглядываю с
Необходимые мне емкости уже на месте. Двое прибывших со мной «возчиков» так и будут добросовестно таскать бочки с вином, пока я не вернусь из подвала. Воровато оглянувшись, я обегаю бочки, условным стуком давая понять: пора. Верхние крышки со скрипом вылетают, изнутри выпрыгивают воины-монахи.
Лица у них бледные, кто-то остервенело плюет в бочку, остальные жадно хватают прохладный воздух широко открытыми ртами. Я оглядываю всех, пересчитывая. Пятеро... Что за черт? Ага – шестеро, последний появляется из темного угла, на ходу затягивая штаны.
В дальнем углу подвала, если сдвинуть внутрь определенный камень, открывается некая дверь. Жаль только, что ведет она не в сокровищницу, а всего лишь на второй этаж. Не настолько глупы были предки хозяина замка, чтобы проложить тайный ход прямо к бережно хранимым денежкам. По узким ступеням, выдолбленным в камне стены, мы шустро взбегаем вверх. У двери, выходящей в коридор второго этажа, я останавливаюсь, с интересом заглядываю в глазок. Отсюда прекрасно видно, как перед массивной дубовой дверью, укрепленной бронзовыми накладками, мерно прохаживается воин. Насколько я понимаю, эта дверь ведет в оружейную комнату. Еще двое воинов сидят в углу на корточках, занимаясь любимым времяпровождением всех стражников – игрой в кости.
Да, вот так пройдет вся жизнь, и вспомнить будет нечего, одни бесконечные запертые двери за твоей спиной да игральные кости, катящиеся по полу. Я осторожно тяну на себя рычаг, врезанный в стену на уровне груди, и дверь бесшумно ползет в сторону. За ней открывается проход в каменную нишу, где на постаменте водружена статуя какого-то воина в легких доспехах, в руке этот верзила сжимает смешной маленький меч.
Жива во Франции память о римлянах, некогда владевших всей Европой. Да что там галлы, кого из русских ни спроси, любой заявит, что Москва – третий Рим. Не Египет, заметьте, и даже не Греция. Что уж говорить об американцах – янки внаглую назвали своих выборных от штатов сенаторами, а место, где те заседают, – Колизеем. Они всерьез считают себя великим новым Римом, и никак иначе! Глубоко, очень глубоко отложилась в наших душах память о павшей империи. Тоска по минувшим векам славы подсознательно терзает нас. Задай вопрос любому, хочет ли он, чтобы соседи боялись его страны или чтобы ее любили, и что ответит большинство? Раньше-то соседи опасались Франции, глаз поднять не смели, а теперь вдруг резко полюбили, шляются по королевству целыми отрядами. Да и как не полюбить слабую страну, то один кусочек они от нее отхватят, то другой.
– Ничего, – шепчу я, собираясь для рывка. – Не надо нам вашей любви. Мы сами себя любить будем! Вы, главное, к нам не лезьте, а то по сусалам схлопочете, со всего размаху! – Обернувшись назад, я спрашиваю: – Готовы?
В ответ раздаются тихий скрежет натягиваемой тетивы и легкий шелест меча, покидающего ножны. Сработать надо быстро и тихо, так, чтобы воины, располагающиеся этажом ниже, ничего не заподозрили. Сдвинувшись вбок, дабы не заслонять обзор арбалетчику, я тихонько свищу. Верзила, мерно топающий по каменным плитам пола, вмиг поворачивает голову, в глубоко упрятанных глазах проступает недоумение, которое вот-вот сменится яростью. Тут же воин вздрагивает всем телом, белые зубы крошатся, тщетно пытаясь перекусить арбалетный болт, который пробил рот, разинутый для крика. Мои товарищи бережно подхватывают тело, не давая ему упасть и грохотом металла оповестить о происшествии.
Я скользящим шагом подбираюсь к винтовой лестнице, ведущей на первый этаж, и внимательно прислушиваюсь. Тем временем монахи быстро утаскивают трупы в тайный ход. Те двое игроков так и не спохватились, пока им не свернули шеи. Я окидываю цепким
взглядом место схватки. Все сработано чисто, статуи и гобелены целы, на полу нет ни пятнышка крови. Даже если и забредет кто ненароком, оснований поднимать тревогу нет, тем более что засов на двери оружейной задвинут, замок на нем цел.Через минуту все мы уже находимся у винтовой лестницы, ведущей на третий этаж, к сокровищнице. Выше расположены только покои владельца замка, туда не пойдем, некогда. Боком, прижимаясь спиной к стылому камню, мы бесшумно взбегаем по ступенькам. Впереди меня несется брат Никола, выскочив на третий этаж, он оказывается прямо перед часовым. Тяжелая булава с мерзким хрустом сплющивает металлический шлем, из-под забрала плещет алая кровь, и брат Никола грязно, совсем не по-монашески ругается, глядя на испачканную одежду. Это ничего, пока мы в походе, выражаться можно. Господь простит.
Тихо щелкают арбалеты. Подхватив с пола копье, вывалившееся из рук убитого часового, брат Фернан с удивительной силой мечет его в спину убегающему воину, последнему оставшемуся в живых. Тяжелое копье пробивает несчастного насквозь, тот падает лицом вниз, да так и остается лежать неподвижно в расплывающейся луже крови. Да уж, насвинячили мы изрядно, убили всего-то пятерых, а крови, а мозгов! Слугам придется изрядно потрудиться, отмывая пол и стены. Я прохожу вперед, с интересом разглядываю вход в деньгохранилище. Дверь в сокровищницу сделана на совесть, целиком из металла, а замок в ней врезной, с секретом.
– Брат Симон, – негромко командую я. – Ваш выход.
Тот бережно кладет арбалет рядом с дверью сокровищницы. И когда только успел взвести тетиву и вложить арбалетный болт? Знаете, как отличить по-настоящему опытного специалиста от новичка? Салага обязательно забывает вовремя перезарядить арбалет или проверить, легко ли клинок выходит из ножен, а бывалый воин – никогда. Собственно, потому они так и ценятся, что всегда возвращаются живыми, выполнив задание. В тонких пальцах монаха как по волшебству возникает связка отмычек, и я завороженно наблюдаю за работой мастера. Когда-то Симон учил меня великому искусству проникать в запертые помещения. Именно ему, лучшему из имеющихся специалистов, господин аббат приказал отправиться с нами для выполнения особой миссии.
Медленно текут минуты, наконец что-то тихо щелкает, брат Симон всем телом наваливается на тяжелую дверь, та, упираясь, неохотно открывается. Глаза монаха светятся от удовольствия, затем в них мелькает что-то еще. Воспоминанил? Сожаление? Возможно. Спохватившись, он тут же начинает перебирать четки, сухие губы шепчут слова молитвы. Гордое пламя глаз медленно угасает, но не до конца, какие-то искорки, что погаснут лишь вместе с жизнью, остаются тлеть в самой глубине.
С громким щелчком дверь наконец распахивается, и, почуяв неладное, я падаю навзничь с истошным криком «ложись!». Очень полезный навык, если некогда отпрыгивать в сторону. Этому искусству меня учили пару недель, главное здесь – перебороть естественный страх, как можно плотнее прижать подбородок к груди. И вот, гляди-ка ты, пригодилось. Я откатываюсь в сторону, пружинисто вскакиваю на ноги. Брат Симон и брат Фернан мертвы, в животе и груди у каждого засели по паре необычно толстых арбалетных болтов.
Брат Никола стоит, пошатываясь, по бледному лицу текут крупные капли пота, неверящий взгляд уставлен на древко толщиной в большой палец руки, что торчит из его правого подреберья. Со всхлипом вздохнув, он грузно рушится на пол, а из спины на локоть выдается арбалетный болт. Лезвие у него толстое и широкое, как у кухонного ножа, в зазубринах застряли волоконца красного мяса. Монахи, оставшиеся в живых, крестятся, в их глазах нет ни капли страха, только решимость выполнить задание или умереть. Но каков негодяй этот барон! Одна ловушка, и пол-отряда как не бывало.
Я с омерзением разглядываю устройство, установленное напротив входа, что-то вроде многоствольной пушки, только вместо стволов здесь настороженные арбалеты. Подобную штуковину как французы, так и англичане широко применяют для защиты ворот и проломов в стенах осажденных крепостей. У нас оно называется рибадекин, а германцы подобные хитрые механизмы именуют органами смерти. Даже интересно, как в искусстве отражается характер народа. Галлы в стихах воспевают любовь, испанцы – преданность и честь, немцы – долг и смерть, одни лишь британцы не любят поэзии. Гадкий, приземленный народец, им лишь бы чужое ухватить.