Связанные поневоле

— Ты хренов труп, Монтойя, — заявила я, уже оказавшись внутри.

Самым отвратительным во всей этой ситуации было то, что тело буквально вспыхнуло, как в огне, стоило этому гаду только прикоснуться ко мне. Подлому организму было абсолютно плевать, насколько униженной я чувствовала себя из-за того, что моментально намокла, как только Северин произнес слово «трахаться». И мой наглый муж, нисколько не стесняясь, снова втянул воздух, ловя запах моей непроизвольной реакции на него, прежде чем поставить меня на ноги и захлопнуть перед любопытными дверь.

— Даже и не мечтай, что мы станем устраивать аудиошоу для всех снаружи, — я попятилась от Северина, уже понимая, что проигрываю битву со своим собственным телом и делать вид, что не хочу этого засранца, по меньшей мере смешно.

Монтойя наступал на меня, уже резко и отрывисто дыша и шаря тяжелым, обжигающим взглядом по мне. От этого кожа будто воспламенялась, заставляя звенеть и натягиваться каждое нервное окончание снаружи и глубоко внутри и лишая меня контроля над собственными реакциями. Он еще и не коснулся меня, а я уже едва могла справиться с тем, как содрогалась каждая моя частичка.

— Пошли они все, сладенькая моя. Я не дотрагивался до тебя целый чертов день и просто сдохну, если не окажусь внутри тебя прямо сейчас. — Голос Северина завибрировал от рыка, и это заставило спазматически сжаться мои внутренние мышцы, беспощадно сообщая о растущем голоде моего тела. Муж стянул через голову футболку с эмблемой «Парящих», обнажая свой противозаконно рельефный торс, а я стиснула руки в кулаки, не зная, чего хочу больше — стукнуть его так, чтобы он почувствовал, как меня бесит его власть над моим телом, или впиться жадными пальцами в эту горячую загорело-расписную плоть. Одно хоть немного утешает. Похоже, что у Монтойи голова-то оторвалась еще похлеще моего, судя по тому, как его потряхивает!

— Северин, у нас буквально сейчас эта твоя пресс-конференция! На кого, ты думаешь, я буду похожа перед всеми этими людьми? — попыталась я возразить, делая вид, что разум еще имеет место быть на положенном месте. Хотя сама уже больше всего желала послать всех куда подальше.

Монтойя продолжал теснить меня в сторону спальни, похотливо ухмыляясь и теперь уже самым наглым образом расстегивая ширинку.

— М-м-м, возможно, ты будешь выглядеть как женщина, чей мужчина хочет ее так сильно, что не способен вытерпеть еще несколько чертовых часов без того, чтобы не оказаться голым, потным и погруженным в тебя по самые яйца, — порочно пророкотал он, избавляясь от штанов и подходя ко мне вплотную. — А может, они подумают, что ты трепетно заботишься о своем мужчине и просто не можешь допустить, чтобы он лез с каменным стояком на мотоцикл и делал трюки? Это ведь чертовски болезненно и отвлекает, а любящая девушка не может вынести таких мучений и риска для меня.

— Если я буду беспокоиться о твоем стояке каждый раз, когда он возникает, то скоро ходить не смогу! — огрызнулась я, непроизвольно опуская взгляд на его брифы, из-под резинки которых уже дерзко выглядывала поблескивающая влажностью вздувшаяся головка его члена. Резкий рывок, говорящий о том, что мое внимание замечено, был похож на приветственный радостный кивок. Господи боже, мне ведь не должно все это так нравиться?! Это так тупо, примитивно, по-скотски, но, черт возьми, почему так действует на меня?!!!

Я уперлась задней частью ног в край кровати, и Монтойя, мягко боднув, опрокинул меня на спину. Почему я не сопротивляюсь? Я ведь абсолютно точно не хочу происходящего мозгами, но и на активное сопротивление этому хамству почему-то не находилось ни сил, ни настоящего желания. «Я что, просто позволю этому мужчине сделать все, что он хочет?» — спросила я себя, закрывая глаза и ощущая, как сильное тело Монтойи вытягивается поверх моего. Похоже, да. Потому что этого хотим мы оба. Видимо, так и есть.

Весь тот клубок событий, что закрутился вокруг меня с самого сегодняшнего утра, меняя мою привычную жизнь до неузнаваемости, навалился на меня, наполняя каждую клетку пусть и минутной, но все же апатией. И этот реальный горячий вес тяжелого мужского тела, и настойчивая пульсация у моего живота показались вдруг совершенно необходимым, чем-то, способным дать мне столь нужную передышку от мыслей, контроля, ответственности. Просто закрыть глаза и позволить Монтойе сделать все что угодно в этот конкретный момент времени. А потом уже можно вернуться, отступить на прежние позиции и опять быть сильной и постоянно настороженной.

— Меня так дико заводит, когда ты вся такая злая и неприступная и я должен изо всех сил рваться к тебе, — прохрипел Северин, лаская языком и губами изгиб моей шеи со своей меткой, заставляя мой позвоночник выгибаться дугой и торопливо освобождая грудь от такого неуместного сейчас кружева. — Но когда ты сдаешься и становишься мягкой и податливой, способной просто чувствовать и наслаждаться, я вообще превращаюсь в безумца.

Поцелуй, короткий и почти грубый от обоюдной жажды, и стремительный спуск Северина вниз, толкающий мое возбуждение к новым высотам.

— Как же мне хочется убить тебя за то, что ты так на меня действуешь! — прошипела я, ощутив его руки и рот на внутренней стороне моих бедер.

Кто мне скажет, куда и как исчезла вся моя одежда?

— Прекрасно понимаю, колючая моя. Я прошел этот этап… м-м-м… дня так три назад. Теперь просто признал свое поражение и наслаждаюсь процессом. — Мучительно медленные и при этом настойчивые движения языка, и я, хрипя, дергаюсь так, словно простыни в огне.

— Будешь всю работу делать сам! — мстительно выдыхаю я и вцепляюсь в изголовье кровати.

— Как же меня это с ума сводит, жена моя, что, даже отдаваясь и покоряясь, ты продолжаешь пытаться всем управлять! — торжествующе смеется Монтойя, закидывая мои ноги себе на плечи. — Но я буду счастлив хоть до конца жизни сам делать всю эту работу для тебя!

Я вижу, что Северин добросовестно пытается войти медленно, чтобы помучить ожиданием нас обоих. Но на полпути я сжимаю его внутри, и он оскаливается, как от боли, и теряет всякий контроль. Его бедра врезаются в меня с такой силой, что новая кровать жалобно скрипит под нами. Злорадно впитываю, как выражение чистейшего безумия и голода появляется на его лице. Не мне же одной лишаться способности нормально соображать, в конце концов. Закрываю глаза и просто позволяю своему телу принимать эти все нарастающие грубые толчки, растворяясь в ощущениях, отключив сознание. Я — это просто жесткое трение и горячее влажное скольжение. Я — звуки, хрипы, стоны его, мои, наши. Я — нестерпимый жар, что все прибывает и распирает меня изнутри. И, наконец, я — взрыв и краткое, полное ничто, пустота, в которой долгим эхом откликается протяжный сиплый мужской стон, продлевающий мою невесомость.

Возвращаюсь на бренную землю и чувствую немалый вес Монтойи. По его телу то и дело прокатываются резкие сокращения, как от ударов током, настолько мощные, что каждый раз вырывают из него резкий выдох, похожий на всхлип, если бы не рычащая низкая нотка. Я ощущаю эти отзвуки наслаждения на мне и во мне.

— С каждым разом это просто… — прерывисто бормочет он, блуждая дрожащими губами по моей шее и подбородку — просто охренеть… Если так и будет дальше, я и года не протяну. Зато сдохну счастливым.