Связующие нити

— Нельзя, Гретт. — Он немного выждал, следя за нагревающейся водой, а потом спросил, — жалеешь?

— Нисколько. И никогда.

— Может, на пикник?

Пикник с путешествием не сравнить, но я согласно кивнула. Сожалеть, что Трис втянул меня в это чудо со Зданием и со связующими нитями, — невозможно! Я часто думала, как я без этой работы раньше жила?

— Лето хочу, — пожаловалась я, — хочу сидеть в парке и есть мороженое, хочу отпуск, надоели эти анализы художественных работ…

— Я читаю твои мысли, — Тристан глянул на меня серьёзно, чуть улыбнулся, и достал из морозилки мороженое, — купил сегодня к кофе.

В Вишнёвый переулок, не смотря на погоду, мы пошли пешком. Настроение было такое превосходное, что никакая морось его не портила, мы опять вспомнили Виктора, гадая, появится ли он сегодня, и решили, что нет. А из-за Виктора вспомнили и о зонтиках. Тристан заставил меня закрыть свой зонт, обнял за плечо и сказал, что одного его зонта достаточно. Мы пошли рядом, и мне было так хорошо, что захотелось молчать. Идти и чувствовать, как он меня обнимает. А через несколько минут внезапно поняла, что ужасно не хочу работать ни над какими ширмами.

— Трис, ты будешь сердиться, если я откажусь от заказа?

— Нет, с чего ты взяла?

— Деньги лишними не бывают.

— Сейчас они у нас есть. А почему не хочешь?

— Мне нужен перерыв.

— Смело отказывайся.

У самого крыльца Трис заметил удаляющуюся фигуру и, быстрее, чем я успела узнать его, крикнул:

— Виктор!

Мужчина остановился, затоптался на месте, как тогда на пороге агентства, не зная — уйти или вернуться. Мы сами к нему подошли.

— "Мост" открывается лишь с полуночи, вы приходили слишком рано? Почему вас столько дней не было?

Керамист был без зонта, хотел взять свою кепку в руки, повинуясь привычке, но спохватился, что дождь, и ограничился вздохом:

— Нет, не поэтому. Сомневаюсь я… Я ведь на выходных сам в тот городок съездил, сам пытался её найти, не вышло. Подумал, может, всё-таки не судьба. И ещё после тех рисунков…

— Что? — я насторожилась.

— Это так прекрасно, — эти воспоминания. А реальность может быть не такой, и всё, что сейчас мне кажется чудесным, опошлиться. Меня греют эти воспоминания, я думаю, что у меня в жизни было нечто особенное, пусть короткое, но как сон. Не всякий сон должен становиться явью, он ведь разрушится, понимаете? Вот о чём я думал все эти дни.

— И всё же вы снова здесь, — заметил Тристан.

— Я пришёл, чтобы всё окончательно понять, что мне следует делать.

— Пойдёмте с нами, наш Летописец…

— Идите домой, — я вспыхнула. — Разворачивайтесь, и проваливайте к чёрту.

— Гретт, ты что?

— Ничего. А вам, Виктор, следует делать то, что и всегда — утаптывать землю и спускать свою жизнь в надлежащее место. Чего вы встали? Шагайте.

— Да, наверное…

— Не наверное, а точно. Вы своей мечты просто не достойны. Девушка, поди, сама не подозревает, как ей повезло, что вы на письмо её не ответили, за то не разочаровалась в своей сказке о художнике, подарившем зонт за поцелуй, и не узнала, что вы на самом деле не романтик, а зануда и трус… идите и вспоминайте дальше свой солнечный день.

Тристан потянул меня к входу.

— Простите нас.

— Не извиняйся, Трис. Это какая-то ошибка, Виктор, что вы вообще узнали о нашем агентстве! Народ часто ошибается дверью, и вы ошиблись. И о рисунках забудьте, я вам ни листочка не отдам, потому что вы и их не заслужили!

Он тащил меня почти силой, и последнее я выкрикивала уже из парадной, а захлопнувшаяся дверь едва не ударила меня по носу. Мы погрузились в темноту и тишину. Тристан, судя по звукам, закрыл и встряхнул свой зонт, и не стал подниматься по лестнице.

— Ты наорала на посетителя.

— Я знаю. Думаешь, я не отдавала себе отчёта в том, что делаю?

— Зачем?

— Потому что мне надоело.

— Что надоело?

Поднявшись на первую площадку, где окна были не заколочены и пропускали блеклый свет, я стала объяснять Тристану, который поднимался следом:

— Не мне решать, кто что заслужил, это я знаю. Но нянчиться с нытиками тошно, особенно когда это люди в таком возрасте. Ему нужно, чтобы его поуговаривали, начали убеждать, приняли за него решение, на которое ему не хватает храбрости…

Мне показалось, что на третьем этаже одна из дверей была приоткрыта. Я встала на месте, вглядываясь в сумрак, и если бы ни Трис, который был рядом, могла бы запаниковать от такого. Чтобы в Здании открылась без надобности хоть одна из дверей…

— Что там, почему ты встала?

— Ничего, показалось.

— Гретт, скоро четыре года будет, как ты здесь работаешь, пора привыкать к странностям.

— Будто дверь открыта. Вон та.

— Этого не может быть.

— Ладно, глупости. И этот керамист… ему тогда сорок было, Тристан, ты можешь его понять, а? Тебе сейчас тоже… почти сорок, ты что, считаешь себя стариком? Сейчас ты бы уже не был способен на такой шаг, как побежать за автобусом, потому что я… или потому что незнакомая девушка пропала бы без зонта?

— Это не возраст тому причиной.

— И я о том же. Он — трус. Каждый, кто приходит сюда, по сути, струсили однажды в своей жизни совершить поступок, потому что испугались показаться дураками, детьми, неудачниками.

— Не все.

— Кому-то не хватает времени, да, кого-то на самом деле разводят непреодолимые обстоятельства, а вот Виктор струсил!

— Не горячись. Тебя никогда прежде не волновали так истории посетителей.

— Это потому, Трис, — мы добрались до нашей двери, и я ещё задержалась, прежде чем открыть, — что она похожа на нашу…

— Но ты меня не целовала, — он усмехнулся.

— А ты не просил. Ты бескорыстно дал мне зонт и перенёс через лужи, не требуя что-то взамен. — Я помолчала. — Детали не в счёт, всё равно похожи.

На месте был пока только Вельтон, мы застали его за тем, что он вешал на стену график работы на новый месяц.

— Когда прикажите Пуле выходные ставить?

— Когда хочешь. Керамист больше не придёт.

— Как не придёт? А дело?

— В деле пока одни иллюстрации, бог с ними.

Трис повесил на вешалку мои и свои вещи, и подошёл к окну, осторожно отодвигая тяжёлую штору.

— Э — э, э — э… не светись.

— Гретт, иди, глянь, — он перешёл на другую сторону тротуара и ходит взад и вперёд.

— Правда?

— Может быть, ты сказала ему нужные слова?

— Сейчас уйдёт. Помучает себя, пострадает, и уйдёт с таким нужным ему чувством рухнувшей судьбы и обездоленности. — Я встала на цыпочки, выглядывая через плечо Триса, потому что штору открывать шире, — нельзя. И говорила ему это почти шёпотом в самое ухо, глазами прослеживая за Виктором на улице. — Давай поспорим, что он выберет ту жизнь, которая ему больше нравится?