Сын болотной ведьмы

Страх – нет, ужас! – пришел уже потом, когда Лери очутилась на тропе. Мокрая, грязная, вся в болотной тине. Что, если б я не смог ее вытащить?! Потемнело в глазах, я обнял ее, прижал к себе и целовал, как сумасшедший, не в силах оторваться от ее губ. Пока не заметил, что она дрожит – от холода? От страха? Заставил ее раздеться и натянуть мою одежду. А когда увидел голую, освещенную солнцем до последней складочки… пришлось срочно отвернуться. И представить, как Кэрриган лапал ее в доме ведьмы. Подействовало не хуже химической кастрации.

Держал ее за руку, тащил за собой, бегом. Чтобы согрелась, не заболела. Лето, определенно, закончилось. Градусов пятнадцать, не больше. Лери – пышное, как парадное платье, «Эллерия» из моих мыслей куда-то улетучилось – спотыкалась, сопела, задыхалась, но ни разу не пожаловалась, не попросила сбавить темп.

Только в карете, по пути в замок, я осмелился посмотреть на нее. Она сидела напротив, сдвинув ноги, чтобы не касаться моих коленей своими, обхватив себя руками за плечи. И косилась в мою сторону, испуганно убегая глазами всякий раз, когда встречалась со мной взглядом.

Что-то изменилось. Из-за того, что я спас ей жизнь? Или потому, что целовал так, как вряд ли это делали Гергис и болотный ублюдок Кэрриган?

Ревность была похожа на уколы иглой – тонко, остро, коротко. И абсолютно бессмысленно. Но я ничего не мог с собой поделать.

В замке она ушла к себе и, как сказала позже Мия, легла спать. И снова я занимался неотложными делами, думая при этом только о ней.

Лери… Это звучало мягко – как будто на одном из тех языков, которые я когда-то знал, а теперь уже почти забыл. Осталось только ощущение чего-то тонкого, изысканного, изящного.

Перед ужином пришел к ней в спальню, забрав из детской Мариллу. Чтобы Лери наконец смогла увидеть дочь. Положил девочку на подушку рядом, присел на стул, наблюдая, за ними. Марилла водила ладошкой по ее щеке, и Лери улыбнулась, еще не открыв глаза. А потом, посмотрела на меня и расплакалась, словно не выдержала в конце концов того напряжения, в котором жила.

Захлебываясь слезами, она снова и снова спрашивала, почему я так переменился по отношению к ней, чего мне не хватало. И что произошло сейчас - почему я снова стал к ней внимателен.

В этом было столько обиды и боли, что меня буквально разрывало в клочья. Заплакала вслед за ней Марилла, и я малодушно спрятался за нее, успокаивая. А потом и вовсе сбежал, отделавшись ничего не значащими фразами и сославшись на то, что девочке пора спать.

Чем я мог ей ответить, кроме своих предположений о колдовстве?

И все же… разговора, настоящего серьезного разговора, было не избежать. Кажется, мы подошли к точке невозврата.

Я достал сложенный листок, который перекладывал из одного кармана в другой, не доверяя ящикам стола и прочим укромным местам. Куртку принесли из спальни Лери. Интересно, не нашла ли она записку, когда раздевалась? Впрочем, это уже не имело значения. В любом случае я собирался показать ее. Завтра…

Уже не первую ночь я спал вполглаза. Вертелся с боку на бок, пялился в потолок, думал, искал подходящие слова. А потом снова полагался на интуицию и память Гергиса. Сложно строить планы и просчитывать вперед свои ходы, если не владеешь информацией.

Когда-то я дотошно прикапывался к каждой мелочи, выяснял все обстоятельства, прежде чем передавать дела в суд. Поэтому осечки случались крайне редко. А вообще в детстве хотел стать великим детективом. Как… черт, как же его звали – сыщика, который курил трубку, играл на скрипке и распутывал сложнейшие дела, не вставая с кресла? А ведь еще вчера помнил!

Где и как поговорить с Лери? Чтобы нам никто не помешал, чтобы она не чувствовала себя слишком скованно? От этого разговора зависело очень многое. Как бы там ни сложилось между нами, но мы были женаты, и у нас росла дочь. Я почти не сомневался, что ведьма и ее сынок замыслили какую-то пакость, а мне приходилось думать не только о себе и даже не о своей семье, но и о будущем всей бестолковой страны, которая фантастическим образом свалилась мне на голову.

К утру, в тяжелом полудреме из памяти Гергиса доставили посылку.

В первое лето они с Лери ездили верхом к лесному озеру, и ей там очень нравилось. Если было тепло, купались – и не только. От парочки кадров, иллюстрирующих это самое «не только», одеяло поднялось домиком. И снова укололо ревностью, хотя абсурднее этого трудно было что-либо придумать. Сама по себе ревность к прошлому глупа, но ревновать к собственному телу, хотя и с чужим разумом?.. Полный бред!

Утром я передал Лери через слугу, что приглашаю ее на верховую прогулку. Она не отказалась, но я не обольщался. Скорее всего, просто захотела прокатиться. Когда мы остались на берегу вдвоем, вдалеке от пары охранников, я начал говорить. Зная, о чем должен рассказать, но не представляя, как именно, какими словами. Как достучаться до нее, заставить поверить мне. На полной импровизации.

И… она поверила. Поверила, что я не представляю, почему так вел себя с ней. Сказала, что хочет верить. И это была правда, я видел – по ее лицу, по глазам. По тому, как задрожали руки, - и я не выдержал, поцеловал ее пальцы, потом жилки на тонком запястье. Хотя гораздо охотнее дотянулся бы до ее губ, шеи, груди в вырезе платья.

Показав ей записку, я рассказал о том, что осталось в памяти Гергиса. Как он стал подозревать и следить за ней еще прошлым летом. Как обнаружил тайник. Разумеется, все от своего лица. Но начал с того, что именно болотная ведьма и ее чары, по моему мнению, стали истоком всего произошедшего с ним… со мной. И с ней.

Лери разрыдалась - так же, как вчера в спальне. И вдруг, целуя ее, я сделал то, чего никак не ожидал от себя. Признался, что люблю ее. Признался не только ей, но и себе. Сколько думал о ней за эти два месяца – о том, что она мне нравится. Что ее жаль и что тянет к ней. Что хочу ее страшно. Но сказал всего три слова и понял: это правда. Два месяца? Вполне достаточно, чтобы осознать. Кому-то и столько не надо.

Трудно сказать, чем все это закончилось бы, но она вдруг задала вопрос, поставивший меня в тупик.

Кто же принес ее в замок, если я вытащил из тайника ее записку Кэрригану?

На него невозможно было ответить, не открыв всей правды. Но я еще пытался барахтаться, уводя ее в сторону, как перепелка уводит лису от гнезда с птенцами.

– Я следил за тобой той ночью, Лери. Стоял в коридоре за колонной и ждал, когда ты выйдешь. Потом шел потихоньку сзади через нижнюю галерею, через дальнюю калитку, прятался за деревьями.

– Но зачем? – лиса, казалось, поверила, что перепелка хромая, и направилась за ней. – Что ты рассчитывал увидеть? Если записки в тайнике не было, значит, я не могла ни с кем встретиться.