Сын детей тропы

— Тонне, — сказал возница уже сурово. — Едем!

Мальчишка со вздохом полез на передок.

— Да пошлёт вам Трёхрукий удачу на пути, — скупо кивнул его отец. Сжав губы, взял поводья.

— Да не обойдёт он удачей и вас!

Встречные отъехали, и можно было расслышать, как возница выговаривает сыну:

— Ты зачем полез к голодранцам этим?

— Я хотел покормить!..

— «Хотел», «хотел»! А что наш обед им швырнул, ты подумать не хотел? Сиди теперь голодный!..

Что ответил мальчишка, уже не было слышно.

— Вперёд, убогие! — воскликнул человек, подхлёстывая рогачей, и они поплелись неохотно.

— Ещё раз, — процедила сквозь зубы Ашша-Ри, — ты наплетёшь такую чушь, и я отправлю тебя к ушам богов.

— Отправишь, ага. А что надо было сказать, правду? «Добрый путник, у меня тут пара выродков». Так, что ли?

Ашша-Ри привстала, сдёргивая повязку, и потянулась к ножу, забыв, что он теперь не у неё.

— Тихо! — воскликнул человек. — Ещё кого-то несёт.

С ними поравнялся одинокий всадник.

— Да улыбнётся вам Двуликий! Что ж с вами стряслось-то, люди добрые?

— Да не оставит Двуликий и тебя! А это, значит, завернули мы в лесок по нужде, а с ветки древесник прям на голову свалился. Бешеный, наверное. Вот, ребят подрал.

— Ох, беда какая! Ну, ты их лекарю покажи. А зверя чего с собой тащите?

— Так мы шуты-потешники. Поём, пляшем, зверь танцует. Теперь, правда, беда — этой только и остаётся, что подаяние просить. Это если ещё выживет. Что-то они чудные стали после того, как их покусали.

— На, держи вот, — сказал встречный, и что-то звякнуло. — Ну, пусть вам Трёхрукий удачу пошлёт, бывайте.

— Да не обойдёт он удачей и тебя, за помощь твою и доброту!

Всадник отъехал, и Ашша-Ри, обернувшись, зашипела:

— Ты, знающий мать! Я отрежу тебе язык!

— А я что? — развёл руками человек. — Про куплеты ей не нравится, про древесника не нравится, а что тогда? Ишь, нежная какая!

Когда Двуликий стоял на краю холма, готовясь уйти, путники добрались до каменоломни. Отсюда было подать рукой до Каменного Моста.

Когда-то здесь протекала большая река. Говорили, и Голубое Сердце тогда тянулось едва ли не на всё Приозерье. Правда или нет, кто теперь скажет. Река обмелела до того, что лишилась имени, а мост ещё долго стоял, но потом разобрали и его. Осталась только память да название городка, менять которое люди не захотели.

Шогол-Ву однажды был здесь. Давным-давно, в другой жизни, провожал торговцев из Южного удела. Как всех юных, старшие брали его с собой, чтобы знал тропы.

Тогда стражи у городских врат не вставали даже, лишь кивали лениво и махали рукой: проезжайте! И бутыль с вином почти не прятали. При виде детей тропы, правда, насторожились, но те в город и не пошли. Взяли плату, что причиталась, и дорога повела их на север, через Приречье, к Косматому хребту.

А сейчас привратники стояли, цепко оглядывая каждого.

— Зря пришли сюда, — сказал Шогол-Ву.

— Не поворачивать же теперь, у всех на виду. Вы рты прикройте, а я за троих скажу.

Нептица фыркнула. Она устала бороться с прутьями, легла, уткнула клюв в перья. Лишь иногда приоткрывала чёрный глаз.

Стражи пропустили телегу с бочками и дали знак человеку, чтобы подъехал ближе. Тот хлестнул заморённых рогачей.

— Да улыбнётся вам Двуликий... Теперь уж, пожалуй, Одноглазый. Кто такие, откуда, чего так поздно?

— Да не оставят Двуликий с Одноглазым и вас! Потешники мы, со Сьёрлига. Путей не знаем, насилу добрались.

— Аж со Сьёрлига? А у нас что забыли?

— А мы там уже всем надоели. Вот, думали поглядеть на Разделённые земли и себя показать.

— Не такие они теперь и разделённые. До вас слухи не доходят, что ли?

— Да слышали вроде, что Свартин из Междулесья наложил свою руку на весь людской Союз. Так и что с того, разве люди от этого стали меньше пить и веселиться?

— Людской? Выше бери! Косматый хребет теперь тоже наш.

Ашша-Ри дёрнулась, стиснув зубы. Шогол-Ву придавил её руку, не дал обернуться.

— И Запретный лес нашим будет, — похвалился страж.

— Так-то оно так, — осторожно сказал его товарищ, — но как по мне, лучше б мы к детям леса не лезли.

— Так и не лезли б, кабы они за границами следили! А то сдвигают, сдвигают — давно пора было лишнее вырубить! Ладно, не знаю, как ты, а я домой хочу.

Подняв фонарь, страж обошёл повозку. Присел, заглянул под днище. Посветил в лицо двоим, что сидели позади.

— А с вами-то что стряслось?

— Говорю же, дорог не знаем, — откликнулся человек. — Вот у Малых Колдобин и перевернулись. Тогда ещё подморозило, эти себе головы и раскроили. Но ничего, крепкие, оклемаются. Их уже и били, и древесник когтями рвал...

— Ладно, — прервал его страж. — А зверь чего? Беспорядка не учинит?

— Да ни в жизни! Он с нами с того дня, как яйцом ещё был. Зажарить думали, а вот этот вцепился. «Это, — говорит, — Хвитт, он мне нравится, так что вот вам, а не ужин...»

— Проезжайте уже, — махнул рукой страж. — Но чтобы в Новом городе не показывались, ясно? Вам и Старого хватит. Живо, живо, запирать будем!

Человек хлестнул рогачей.

— А запираетесь-то чего? — спросил он. — Вроде ж уже всё спокойно?

— Так сверху приказано, а больше вам знать не положено. Давай уже, не задерживай!

— Сам бы рад быстрее, да видите, какие клячи. Да пошлёт вам Трёхрукий удачу!

— И вас пусть не обойдёт своей милостью.

Повозка немного проехала по главной улице, освещённой тусклыми фонарями, и свернула в черноту. Каменные дома обступили тесный, двум телегам не разойтись, проулок. Здешний мрак разгоняли где свеча на окне, где огонь у входа в погребок. Слабый, за закопчённым стеклом.

Смердело кислым и порченым. Варевом из хрящей, тухлой рыбой, гнилыми очистками. Тянуло дымом. Пропитываясь этим всем, болталось на верёвках бельё.

В тёмных окнах переговаривались люди, свесившись над переулком.

— О, гля, кого несёт, — икнул один, взмахнув кружкой.

Шогол-Ву ощутил, как что-то пролилось на плечо, брызнуло на лицо.

— Э-э, кто такие будете? — крикнул второй.

— Шуты-потешники мы. К постоялому двору верно еду, или сбился я?

— Да, — откликнулись из тьмы.