Сын Гетмана Орлика

– Мое дело - передать слова Вишнякова. А бояться тебе или нет - сам решай, - и гость положил на стол увесистый мешок, звякнувший металлом, звякнувший соблазнительно и убедительно.
– Завтра будет идти персидский купец, путь его - в Олешки и дальше в большие города. Товар дорогой, охраны не более чем трое-пятеро человек.

Через минуту конь гостя, который уже было застоялся, снова поднимал пыль на окраине Бахчисарая.

…Тем временем французский путешественник и его слуга, не послушавшись совета двигаться лишь на рассвете и по вечерам, а в дневную жару отдыхать, преодолевали верста за верстой раскинувшуюся крымскую степь в направлении устья Днепра, в Олешки. Сразу за Бахчисараем Григорий Орлик снял пышную и неудобную одежду персидского купца и сразу стал обычным французским путешественником. «Немало имен и занятий суждено было тебе, Григорий, сменить за последние годы, с тех пор как Украина осталась за спиною, - плыли мысли в голове, как вон то марево впереди, колебались и мерцали под размеренный шаг выносливого, хоть и усталого коня.

– Лейтенант прусского полка де Лазиски, адъютант коронного гетмана Польши, он же капитан шведской гвардии Кароль Бартель, капитан швейцарской гвардии Хаг, французский врач Ля Мот, только что персидский купец, а нынче уже французский путешественник... А кем еще придется быть?»

Уже через два месяца и одну неделю после аудиенции у французского канцлера кардинала Флере получает важные документы короля Людовика ХV и отбывает, как швейцарский гвардеец, в распоряжение французского посла в Стамбуле. Совсем незнакомый шумный город с многочисленными минаретами, которые стремительно возносились в небо, с крикливыми рынками, где все, что захотите, со всего мира, и, конечно, со многими посольствами и представительствами. Порта - государство сверхмощное, его мнение весьма много весит и на востоке, и на западе.

Владея большинством европейских языков, швейцарский гвардеец капитан Хаг быстро становится своим во многих посольствах, заводит знакомства и обедает с посольскими людьми. Непринужденный и остроумный капитан, будто шутя, собирает важную информацию и записывает ее в невидимый блокнот памяти. Беспристрастный швейцарец не забывает к месту подбросить словцо о судьбе козацкой нации, свободолюбивой и мужественной, о которой много слышал, но, к сожалению, не пришлось ему еще на Украине побывать.

Лишь однажды швейцарец чуть не попал в переплет на приеме у Иерусалимского Патриарха. Владыка, утомленный политическими и религиозными вопросами, которые именно здесь, как нигде, сталкивались острыми углами, неожиданно, только бы отойти от вселенской суеты, попросил у молодого гостя:

– Расскажите лучше о своей Швейцарии. Такая загадочная она для меня и такая далекая...

У Григория похолодела спина: в Швейцарии он до сих пор не был, а на выдумке-экспромте можно как раз поскользнуться и вызвать подозрения, от которых не так-то легко избавиться. К счастью, Патриарх неожиданно изменил решение.

– А лучше - расскажете завтра, поскольку у меня еще две аудиенции. Поговорим себе без поспешности.

Всю ночь просидел Григорий за книгами путешественников о Швейцарии, вчитывался в описания природы и обычаев, а на утро уже охотно повествовал о красотах живописного края.

– Удивительная страна Швейцария. Ощущаю, как вы любите ее, - почему-то с печалью вздохнул Патриарх.
– Жаль, что Господь едва ли даст мне там побывать.

…По дороге в Олешки с Григорием произошло еще одно неожиданное приключение - натолкнулся на цыганский табор. Не успели путники сравняться с телегами, которые четко обрисовывались на фоне однообразной степи, как на проселок выскочили три цыгана и остановили всадников.

– Ну?
– сердито свел брови Карп и перешел на ломанный говор, присущий иностранцам.
– Мой барин спеши, прочь с дороги.

Тут появилась молодая красивая цыганка, затараторила, одаривая деланной улыбкой, обычное:

– Дай погадаю, миленький мой, мой хороший, правду всю заведомо скажу.

– Заведомо барин и так знай, что дорога далекая, - попробовал отшутиться Карп.
– С дороги прочь, вон, пошел...

А тем временем набегали из табора еще цыгане, и трудно было выбраться путникам.

– Ну, хорошо, - наконец полез в карман Карп.

– Гадай не гадай, мой барин и так заплачу.

– Русский барин мне больше, чем вы, заплатит, - в открытую пошел цыган-верзила, крепко держа коней.

Взмахом руки, будто пшеницу сеял, Карп сыпанул горсть монет, вторая горсть сверкала еще ярче - и вся ватага цыган уже ползала в пыли, подбирая деньги.

– Айда!
– внезапно и изо всех сил ударил Карп по лицу упитанного цыгана, и кони путников рванули вскачь.

Крик и переполох позади, в цыганском таборе, вмиг сменился цокотом копыт: трое цыган галопом мчались за беглецами.

Развевались гривы на ветру, пластом стлались кони над землей. Двое уже начали отставать, однако третий почти поравнялся с беглецами.

Карп снова полез в карман, как недавно за деньгами, и швырнул что-то в сторону преследователя. Конь его тут же заржал, сбился с ритма, немного сбавил бег и наконец сорвался на дыбы, чуть было не сбросив своего хозяина. Кони же Григория и Карпа тем временем неслись степными просторами, неизмеренными и необозримыми, и недавнее приключение осталось уже позади, за серой пылью.

– Ты что это отчебучил?
– спросил Григорий у собрата.

– Слишком крепкий козацкий табак я купил в Бахчисарае, забил дыхалку даже цыганскому коньку, - лишь улыбнулся Карп.

И опять стелилась степью пыль, мчались без отдыха путники, так как еще до вечера хотели попасть в Олешки.

В последнее время у Григория одно путешествие сменялось другим. Из Марселя парусником в Смирну, караваном через пустыню к Мантаню, на носилках (их несут великаны-негры) торжественно ко дворцу крымского хана - тот уважал Григория и принимал его как самую уважаемую персону. Сюда он попал после Стамбула, где немного не сложилось с делами: в турецкой столице сменился визирь; нужно было время, чтобы выяснить политику нового правителя, можно ли с ним вести речь о создании санитарной границы против опасной для всех в Европе России. Зато у крымского хана Орлик нашел полнейшее понимание.

– Знаю: Россия рано или поздно не даст жить моему народу, - открыто сознался хан.
– Поэтому, если уладится дело с другими европейскими монаршьими дворами, мы готовы ударить одновременно с юга. А если это придется делать спешно, то воины мои пойдут сразу же, даже без предварительного согласования со Стамбулом.

Григорию удалось через много лет в конце концов встретиться с отцом в Салониках, где Филипп Орлик фактически был под надзором султанской стражи.

Отец постарел, ссутулился под бременем обстоятельств и той исполинской ноши, которую сам добровольно взял на собственные плечи. Сын вглядывался в знакомые до боли черты, в густо усеянное морщинками лицо, будто лишенная влаги земля растрескалась на сонцепеке, и какое-то двойное чувство овладевало им: горечь оттого, что не все удается человеку в ее неподъемных трудах, и вместе с тем гордость за отца, который все возможное, на что способен человек, делает для украинского дела.

Они проговорили весь вечер и всю ночь. Догорали свечки, и их заменяли новыми. Отец показывал письма в монаршьи дворы и ответы на них, и всякий раз, когда зачитывал слова, свидетельствовавшие о понимании козацкого дела, в его глазах вспыхивал огонек, такой знакомый Григорию с детства, - огонек отваги, когда надо действовать решительно и безотлагательно.

Несмотря на ограничение, в Салониках отец все-таки умудрялся руководить дипломатическими потугами верной старшины, разбросанной в Париже и Вене, Кракове и Варшаве, Гамбурге и Стокгольме. Какая-то теплая волна накатила на Григория, когда на отцовском столе увидел и свои письма, писанные латынью, с алфавитным кодом, т.е. шифрованные. Изобретенный Орликами способ шифрования в течение десятилетий не могли рассекретить, поэтому Филипп Орлик, как и его сын, были спокойны: если их письма даже и попадут в Тайный приказ, суть их все равно невозможноно будет постичь.