Сын Гетмана Орлика

– Отец, а можно это письмо глянуть?
– спросил Григорий, прочитав сверху, что адресован он запорожскому козачеству.

– Какие там от тебя тайны...
– улыбнулся отец и заменил догоревшую свечу - пламя предыдущей он не задувал, а гасил, по древнему поверью, просто пальцами, смешно встряхивая их от легкого ожога.

Григорий молча пробегал глазами строки довольно длинного письма. Гетман и убеждал, и просил, и советовал своим собратьям не впасть в обманное заблуждение. Григорий читал молча, но слышался ему при этом родительский голос, в котором страсть естественно соединялась с холодным и дальновидным расчетом, который основывался на знании мнений и настроений в европейских монаршьих дворах.

«И в такое удобное, счастливое, благоприятное и для войны удобное время вы, добрые молодцы, Войско Запорожское, позволили себе восхититься хитрыми льстивыми обещаниями московскими, которые они редко когда выполняют, а тем более не выполнят относительно вас, добрых молодцов, Войска Запорожского и всего нашего народа, так как с давних времен они заклятые враги наши. Я бы не удивился, если бы вы, ваша сила, добрые молодцы, Войско Запорожское, не испытав на самих себе московского коварства, перешли на сторону Москвы, а меня удивляет то, дорогая братия моя, что вы, уже имея, кроме прежних доказательств, живые и свежие примеры лживого обещания московского как на себе, так и на отчизне своей, легко, необдуманно и неосмотрительно ему верите. Разве испарилось из вашей памяти то, как Москва, приобретая Сечь, приманила льстивыми обещаниями царской ласки военную старшину и общество к присяге и рубила им в лагере головы?

Григорий, слегка прищурившись, поднял глаза – не хватало света.

– Я не знаю ответа вам, но мне писали из Сечи, что, кроме десятков тысяч наших людей, погибнувших на строительстве Петербурга и Ладожского канала, еще тридцать тысяч погнали на персидский фронт, и мало кто из них остался жив. А еще 60 000 казаков и крестьян с Украины сгноили на строительстве укреплений над Азовским морем, имущество их пустили под военные реквизиции.

– Это правда, Григорий, не знала наша земля большего бедствия от сотворения. Дело в другом – опомнимся ли, сплотимся ли, приобретем ли сознательную старшину козацкой нации? Но лучше дальше читай...

«...Пишу все то, о чем и раньше многократно и широко писал вам для осторожности, добрым молодцам, и если найдете в чем-то неправду, разоблачите меня. И только надеюсь, что никто, даже из врагов моих, не найдет в том вранья, так как все, что я советую вам, от чего предостерегаю, все то известно всему миру и много из вас, убегая от московского тиранства, были очевидцами всего того и могут подтвердить правильность моих слов.

Теперь чтение Григория прервал уже отец:

– Засиделись мы. Может, ты голоден?

– Какая в эту пору еда, глухая ночь...

– Знаешь, Григорий, я не имею доподлинной уверенности, что мои слова дойдут до души, что они там укоренятся. Но буду без устали повторять: надо уважать себя! Еще лорд-протектор Англии Оливер Кромвель именовал нашего гетмана «Богдан Хмельницкий, Божьей милостью Генералиссимус Греческой Церкви, Император всех Запорожских Козаков»... Сегодня запрещают наш язык, запрещают печатать книги по-украински, а я не устану напоминать: чехи начали печатать книжки в 1478 году, украинцы – в 1491-ом, поляки – в 1497-ом, сербы – в 1553-ом, а москвины – в 1664-ом. Святой Константин нашел Евангелие и Псалтырь, написанные «русскими письменами» еще в 860-году. Поработить можно оружием, изменой, нарушенным словом, но дух народа подневольным не станет...

Мерцали свечи, по стенам пугливо шарахались тени - Григорий пробегал строку за строкой написанное отцом, и казалось ему, что это не молчаливые буквы, а человеческая боль и крик: с высоты своих лет, боевого и дипломатического опыта гетман хотел докричаться до собратьев и предостеречь их.

«…Не сомневаюсь, что Москва, если еще не успела привлечь, то наверное будет стараться привлечь вас к присяге на верность себе, и сомневаюсь в том, чтобы та самая Москва захотела присягнуть со своей стороны на сохранение всего того, чем вас, добрых молодцов, обнадеживает, чего она никогда не совершит, а если и совершит, то к большему обману, чтобы той лживой присягой скорее соблазнить и потерять вас. Знайте и то, добрые молодцы, которые и присяга, если только вы ее составили, не действующая и перед Бог не грешная, так как, присягнув предварительно единодушно на освобождение отчизны, теперь вы присягнули лукаво, а или же можно присягать на погибель отчизны? А и вдобавок Москва, взяв из вас присягу, как захотит, так с вами и с отчизной нашей совершит, и тогда присяга ваша и душу вашу занапастить, и отчизну в безодню бросит, и вільностей лишит. После всього этого прошу вас, добрых молодцов, Войско Запорожское, у имени любви к отчизне и перед Бог содеянной присяги об обороне отчизны к последней капле крови, оставить свое намерение, которое вы осуществили или еще только собираетесь осуществить о переходе на вражеский вам и отчизне сторону, воспользоваться удобным и счастливым временами, что сейчас нам выпал, за таких больших и непобедимых для выполнения наших священных долгов; в другом случае через наше непостоянство мы потеряем этот момент для освобождения нашей дорогой родины и никогда уже такого не увидим, и до конца дней не дождемся. Обращаю, наконец, ваше внимание, что я здесь, оставаясь при его милости хану, имею внимательное, пыльное и неутомимое о вас старания, и постиг полно его ханскую милость, что он за натурой - господин, ласковый к вам, добрым молодцам, Войску Запорожского, всем сердцем благосклонный и всяческого добра вам и отчизне нашей благожелательный; следует только, чтобы вы, добрые молодцы, откликнулись к его ханской милости письмом через своих посланцев и уверили его, что никогда не собираетесь переходить на московскую сторону и отходить от обороны и владычество его ханской милости, а остаетесь в готовности к военному походу на первый его ханской величественности указ. Уверяю вас христианской совестью, которые не будете жалеть и не только жалованье, а и надлежащее вознаграждение за свою работу и подвиги будете иметь в польской стороне и получите пожиттєві и удобные постои. Все это пишу вашмосцям, добрым молодцам, Войску Запорожскому из ревностности и от искренней моей к вам и к отчизне любви и приязненные, с которой к вам и зостаюся искренне благожелательный всего добра приятель и брат, Филипп Орлик, гетман Войска Запорожского».

На рассвете, когда прощались, отец положил сыну руку на плечо, будто хотел передать свою силу и неуничтожимую веру:

– Знаю наверняка: когда-то будет свободной наша земля. А сейчас, когда не под силу нам самим одолеть поработителя, ищем в подмогу честных и мудрых людей по свету. Благослови тебя Бог на праведное дело, так как неизвестно, суждено ли нам еще встретиться.

Обнялись...

«Воздадут мне честь лишь тогда...»

1 января 1730 года капитан шведской гвардии Густав Бартель (Григорий Орлик понемногу привыкал к своему новому имени) ждал новогоднюю аудиенцию кардинала Флере. Придворный люд тем временем праздновал, фейерверки не угасали всю ночь, одиночные вспышки, будто кто-то выбивал огонь ударами кремень о кремень, сменялись внезапно множеством - небо цвело диковинными цветами, заполнялось неожиданными и причудливыми букетами; музыканты падали с ног, и оркестры не смолкали, чередуя мелодию за мелодией; шум и звон бокалов, беззаботный женский смех, казалось Григорию, звучали слева и справа, снизу и сверху, будто бы никто на белом свете не имел других хлопот и мороки, кроме веселья, круговерти танца в сияющих от переизбытка свечей раззолоченных залах.

«Счастливый народ, счастливая страна, - с привкусом горечи подумал Григорий, будто эти празднующие люди чем-то провинились перед ним лично.
– А что у меня дома...»

Кардинал Флере принял Орлика в скрытом от нежелательных ушей и глаз кабинете.

– Многовато народ стал праздновать, - улыбнулся на мгновение кардинал, и морщинки на его всегда невозмутимом немолодом лице ожили, будто самостоятельную жизнь приобрели, зашевелились, будто им тоже захотелось веселья.
– Но к делу. Чем закончился ваш разговор с Лещинским о родной вам козаччине?

– Его Величество Станислав Лeщинский дал согласие на восстановление гетманом Украины моего отца Филиппа Орлика.

– Великодушие Его Величества известно, как известны и непростые обстоятельства, при которых он берет на себя обязательства. И вдобавок дружественный гетман будет ему удобен не в таком уж и далеком будущем. Но, позвольте, какая выгода из этого для моей страны?

– Ваша эминенция, я знаю и уважаю русский народ - терпеливый и на таланты небедный, добродушный, готовый последней крошкой делиться. Но я не могу этого сказать о придворных кругах русского императорского двора. На редкость жадные, корыстолюбивые без всякой меры, они нагло обкрадывают даже императорскую особу, причем прямо на глазах. И царствующая персона вынуждена все это прощать, так как только от страха разоблачения и наказания они поддерживают венценосца.

– Капитан, не слишом огорчайтесь , этим грешат не только при русском дворе...

– Но это еще не все. В изможденном, обескровленном бесконечными войнами государстве значительная часть народа неимущего, озлобленного и голодного, того, который называют одним коротким словом - босяк. Представьте себе, как эта лавина, нищая духом и животом, возглавленная беспредельно жадными и хищными придворными, ринется сюда... Цветущие поля Европы надолго почернеют.

– Не многовато ли темных красок в вашей картине, капитан? Жизнь все же другая, как правило, она разноцветная...

– Ваша эминенция, в случае восстановления Станислава Лещинского на польском престоле Россия может послать свои войска на Варшаву. Хорошо бы, будь на то ваша милость, дипломатично предостеречь Россию - Швеция с севера, Польша и украинское козачество с запада, Порта и крымский хан с юга при поддержке со стороны Франции могут ударить в ответ. Иначе нет уверенности, что польский королевский престол достанется дружественной Версалю персоне. Санитарная граница против московитов позарез нужна. В случае русской экспедиции...