Сын Карая
Шрифт:
Влас Уколов, по кличке «Минька», бросается на Числова, пригнув голову.
– Вывел?! Паразит, трепло! «Волю предоставлю»! Предоставил?
Числов отворачивается. Теперь уже не стоит приводить Миньку в сознание. Теперь это уже не имеет значения.
Толстые пальцы низкорослого Антона хватают Миньку за горло.
– Дьякон, скажи слово: вниз его, с обрыва, чтоб расплющился в лепешку, или тут, на месте, придушить, как куренка?
– Не марай свои руки об него, Антон… Вот видишь, Антон, – с тоской говорит Генка Дьякон и указывает пальцем вниз. Он сейчас может обращаться только к Антону. –
– Все, – тупо соглашается Антон. – Из-за собаки…
– Братва! – Числов поднимается на ноги. – Можем сопротивляться – всех побьют, можем спуститься, как они велят, кое-кому, возможно, подфартит – не мне, конечно, – все обойдется для иных-некоторых. Что будем делать?
Лалаян первый кричит:
– Сдаваться!
И все угрюмо повторяют, отводя глаза:
– Что делать – надо спускаться. Сдаемся.
Числов наклоняется над обрывом:
– Начальничек, ключик-чайничек! Можно ли на вас довериться, что не побьете, не убьете? Мы сейчас не суда опасаемся – вашего гнева боимся!
Майор Гукасян снизу отвечает:
– Ничего вам от нас не будет, Числов. Выходите с оружием по одному, руки над головой.
– Генка-корешок, – шепчет Антон, – мне как быть? Скажи слово – с тобой пойду хоть до самой вышки!
– Нет, Антон, ты не с нами сюда пришел и не с нами уйдешь. Ступай в укрытие, где нас ожидал, и схоронись, чтоб тебя не заметили. Полюбуешься, что от нас оставят!
Пять минут истекло.
– Братва! – Геннадий Числов берет автомат. – Я вас сюда завел – я первый и на расправу выхожу. Ежели меня не тронут – идите и вы следом. А случится что со мной – отбивайтесь, чтобы не даром пропала ваша молодая жизнь.
Он поднимает автомат и кричит пронзительно, так, что его слышно и вверху и внизу:
– Погиб Генка Числов за то, что волю любил!
С автоматом, который он держит над головой обеими вытянутыми руками, он идет по тропинке.
На него смотрят и сверху и снизу.
Вот он входит в круг людей, которые ловили его, настигли, и бросает автомат на снег. А сам остается стоять с поднятыми руками. Он знает, как надо себя вести.
И в эту первую минуту, когда никто толком не понимает, что нужно сказать и что сделать, из круга выходит конвоир Павлов.
– А у тебя, гада, дети есть? – спрашивает он сквозь зубы и наотмашь бьет Числова по лицу.
– Правильно! – лихо, весело кричит Генка Дьякон. – Бей меня, конвой, за то, что я тебя жить оставил, когда у меня в руках твое оружие было. Теперь ты меня бей.
– Отставить, Павлов! – грозно командует майор Гукасян. Только люди, которые его близко знают, могут понять, как он разозлен. – И уйди, Павлов, с глаз моих. Не хочу я тебя видеть!.. Как я сказал тебе, Геннадий Числов, – говорит он спустя минуту, – так все и будет. По суду примешь, что дадут, а без суда – ничего. Можешь опустить руки.
– Эх, начальничек! – Дьякон горестно трясет бородой, обрамляющей его враз похудевшее лицо. – Я в одном художественном театре запомнил умную песенку: «Пусть неудачник плачет!» Теперь пришел мой черед быть неудачником и плакать, дорогой начальничек, ключик-чайничек.
– И что ты все вихляешься, Числов,
что уж ты так ломаешься? И как же тебе хочется героем выглядеть! А не вышло у тебя, нет. Не герой ты. Жалкий ты и глупый, вот это да! – Майор Гукасян качает головой. – Дурень ты, Геннадий. Какого ты в себе человека загубил!Он дает знак – и с горы спускается с автоматом Васька Короткий. Он неразговорчив, как всегда. Да и о чем тут говорить? Бросает автомат, отходит на указанное место.
Идет пружинящей походкой, чуть приседая, чуть наклоняясь вперед, седой волк, по кличке «Минька». Он и хотел бы перекинуться веселым словцом с начальником, но майор Гукасян отворачивается. У Миньки берут пистолет. Он сейчас послушный и кроткий, Минька.
Сошли с поднятыми руками все двенадцать.
– А где же ваш тринадцатый? Где Федор Пузанков?
«Вот чего я не предусмотрел! – думает Числов. – Они подымутся на площадку искать Федю и найдут Антона. Пропал Антон!»
– Федор отстал от нас по дороге. Не захотел с нами…
– Он сильно отстал от вас. Вы пока еще здесь, а он уже на том свете. Кто его убил, хотелось бы узнать?
Вот она, первая страшная минута для Миньки!
– Федю убрали по закону. Вы в это дело не мешайтесь, гражданин начальник!
– По какому закону, Числов?
– По нашему, воровскому, начальник.
– Такого закона советские люди не признают, Геннадий Числов. Такой закон хуже любого беззакония.
С этими словами майор Гукасян отворачивается от Числова. Больше разговаривать он не хочет.
– Ведите их!
Конвоиры сзади, конвоиры спереди, конвоиры по бокам. Бандиты идут привычно – чуть наклонившись вперед, а руки за спиной, словно связаны веревкой…
Путешествие кончилось!
– Товарищ майор! – У Андрея круто ходят скулы. – Моя собака ранена.
Дикарь лежит на снегу, закинув голову, глаза закрыты. Дышит тяжело. Время от времени высовывает длинный, тонкий язык – подбирает снег. Хочет пить. Значит, жар у него.
На майора Гукасяна это не производит особого впечатления.
– Жаль, товарищ проводник! Но собака свое дело сделала. И хорошо сделала. Я так и в Управление милиции сообщу. А ты скажи спасибо, что никто из людей не пострадал.
Подходит участковый уполномоченный.
– Ай, жалко, погибла служебная собака. В Караджуре акт составим, чтобы в питомнике вы могли отчитаться…
Андрей знает, что его не поймут. И все-таки говорит:
– Я понесу его до машины. В Ереване вылечат.
– Зря! Только животному лишние мучения.
– Понесу на руках!
– Как хочешь.
Андрей поднимает пса на руки. Дикарь тяжко вздыхает и роняет узкую морду на плечо хозяина. Глаза у него мутные, виноватые.
«Вот до чего дошло! Ты меня несешь. Я тебе в тягость, хозяин!»
– Ничего, Дикарь! Я тебя вылечу!
Пес явно стыдится своей слабости и лижет розовым языком лицо Андрея.
Отряд ушел уже далеко вперед. Здесь в снегах – только Андрей с измученной собакой. Никто их не услышит. Можно говорить что хочешь.
– Дружище, ты держись! Ты сам не знаешь, как стал мне нужен в последнее время!