Сын крестьянский

Иванов одобрительно кивал головой.

— Верно, Иван Исаич! Зрит, баешь, человек тот на нас с дворянской колокольни? Высоко, ха-ха-ха, забрался! Баешь — затаился ты?

— Затаился. А он, видать, умен, хитролис, чует, должно, что не очень-то меня проведешь. Обещал с канцлером литовским Сапегой говорить, чтобы допустил тот меня познать ихнюю мудрость ратную. Кто его ведает — допустит али нет до ихних ратных дел.

Молчанов, однако, добился разрешения.

Болотников стал ревностно приглядываться к военному делу у поляков.

Он ходит по пушечному двору. С ним польский капитан, моложавый шляхтич, считающий, что хорошо умеет говорить по-московитски.

Пушечный двор помещается в долине за городком, огорожен высокими, толстыми стенами. Под навесами — орудия. Молодцеватый шляхтич, с выпяченной грудью, с лихими усами штопором, краснощекий, носик пуговкой, очень доволен порученной ему ролью руководителя. Он говорит важно и с расстановкой:

— Прошу, пане, тут зрите вы орудия Ржечи Посполитой. Бардзо много их. Во-первых, пищаль в станине на колесах. Ядра к ней весу четыре гривенки (фунта), чугунны. Воззрите на единорог, в гнезде чугунном недвижно становлен: в ядре полпуда весу. Палит столь звучно, даже оглохнуть можно, а чтобы того не было, при пальбе рот разевать треба. Он нужен крепостные каменны прясла рушить. А вот, прошу пане, пушка из крулевства фряжского, быстрострельна и легка. Конь един тягает пушку сию. Противу кавалерии заграждать огнем из его свычно. Ниц не бачишь супротив его. Добже, добже стрелит.

Болотников прервал разглагольствования шляхтича.

— Я сам из них бил. Пушки подходящи.

— Прошу дале. Крепостные стены и башни опять-таки рушить из мортиры сподручно. Глянь, пане, сколь толста она против пищали… Як слон и воробей. Метает каменны ядра по два пуда.

Далее словоохотливый капитан рассказывал о черботанах, кулевринах…

— Огненный бой, во-первых, а засим пехота, конники идут. Пан познает в действии сполна орудия, о коих я сказывал…

Болотников слушал, но очень многое ему было уже известно, испытано в боях. Смешливо подумал: «Мели, Омеля, твоя неделя! Язык без костей…»

Польские начальники водили Болотникова по разным военным местам. Показывали, объясняли не все. Это Болотников замечал, ухмылялся про себя. «Таитесь, ляхи! Да я и сам иное знаю, что вам в воинском деле не ведомо».

Иван на полигоне сам заряжал и стрелял из пушек, вспоминая все тонкости «огненного дела».

Учили пехоту. И тут Болотников не только наблюдал, но и сам участвовал в занятиях — ставил плетеные заграждения из ивы, делал «волчьи ямы» и многое другое.

Все это он прекрасно знал и раньше, будучи казаком, но решил, после вынужденного перерыва, повторить боевую подготовку.

Площадь, утоптанная тысячами ног… Дождь, лужи… Команда под начальством ротмейстера, надменного шляхтича, марширует, падает, поднимается, бегает с палками, заменяющими мушкеты. Маленький, хлипкий жолнер замешкался и упал в лужу. Ротмейстер подлетел к нему, что-то заорал с побагровевшим лицом и выпученными глазами. Болотников только разобрал: «У, пся крэв!» — и увидел, как от удара тростью по шее бедняга схватился за голову. Невзвидел свету Иван, подбежал к обидчику:

— Ах ты, челядинец панский! Мразь!

Ротмейстер что-то сердито проворчал и отошел в сторону.

Панское командование, которому ротмейстер пожаловался, на следующий день заявило Болотникову, чтобы он впредь не вмешивался в дела королевского войска, в противном случае он не будет допускаться на военные занятия.

«Вот они каковы, паны, бояре польские… Везде вельможи одинаковы, — с горечью думал Болотников. — Если бы панам не надо было, чтоб я цел остался да на Русь уехал Шуйского воевать, услыхал бы я от них «русский хлоп». Не стало бы дело и за батогами. Ну да ладно. Вы, паны, злобны и хитры, а меня не перехитрите».

На следующий день, улучив минуту, робко озираясь, к Ивану подошла кучка жолнеров. Один что-то заговорил. Болотников разобрал:

— Пане… добже, бардзо добже… дзинькуем!

Жолнер неуверенно протянул руку «высокопоставленному московиту». Иван горячо пожал ее. Остальные поляки о чем-то взволнованно заговорили, кланялись, улыбались.

«Здесь ратну сноровку в человека батогами да лозами вгоняют… Вот те и Речь Посполита польских и литовских панов!» — возмущался Болотников, наблюдая частые нещадные избиения жолнеров.

Канцлер Лев Сапега в одном из отведенных ему в замке покоев с интересом читает роман Апулея «Золотой осел». У канцлера грива седых волос, длинные седые усы. На правой щеке застарелый рубец от сабельного удара. Он широкоплеч, высок. На нем бледно-розовый жупан с широкими откидными рукавами.

Канцлер благодушно хохочет. «Очень смешно и поучительно видеть умного Лукия превращенным в осла, который дурацки орет и машет хвостом…»

Сапега недовольно поднял голову. После доклада в дверях появился нунций папы Павла V, иезуит Клавдий Рангони.

С досадой откладывая увлекательную книгу, Сапега думает:

«Опять начнутся речи про завоевание Московии! Хитрая лиса этот нунций. Но меня не проведешь!»

В длинном темном шелковом платье, похожем на рясу, с откидными рукавами, распространяя запах благовонного масла, Рангони приблизился к канцлеру, любезно улыбаясь. Бритое лицо его, с серыми, холодными, запавшими глазами, резкими морщинами на высоком лбу, орлиным носом, тонкими губами, породисто и гордо. Из-под бархатной шапочки выбиваются черные волосы.

— Ясновельможный пан канцлер! Прошу прощения за беспокойство! Как вы себя чувствуете?

— Благодарю, ваша милость! Пока здоров и крепок, чего и вам желаю.

— Тронут! Итак, продолжим разговор, с вашего позволения, — сказал Рангони, садясь в кресло.

Канцлер, любезно улыбаясь, подумал: «Сто дьяволов тебе в ребра!»

— Святейшая апостолическая церковь считает, что на Речь Посполиту возложена великая и благородная миссия — преодолеть варварство московитов, уничтожить суеверия схизматиков, взамен ввести истинную римско-католическую веру. Ваш король Сигизмунд III согласен на крестовый поход в эту страну…

— Что скажу, монсеньер? Вы прекрасно знаете положение нашего польско-литовского государства. Речь Посполита «стоит беспорядком», как у нас выражаются. Торжествует идеал «золотой вольности». Король, магнаты, шляхта — в вечных ссорах. Сейму противостоят местные сеймики. Твердой власти нет — в том наше несчастье. О, эта своевольная, разгульная шляхта! От нее много, много вреда государству! А народ! Бунты хлопов, посполитых, казачьи восстания на Украине — Косинского, Наливайко, Лободы… Правда, их усмирил Вишневецкий и Жолкевский, будут помнить!