Сын крестьянский

На посаде, в земской избе, собрались оружейники, пушкари, малые торговые люди.

Вошел с холода человек средних лет, небольшого роста, монгольского обличья. Блаженно щурясь, он уселся у печки, шевелил в ней кочергой.

То был Никола Усов, пушкарь, мастер знаменитый.

Слушал, слушал, потом заговорил:

— Пушкари наши все в согласе: надо нового земского старосту, своего мужика, выбрать.

Михайло Горлов, статный, русоволосый молодец, слегка выпивший, улыбнулся, сказал:

— Пей, братики, да дело разумей. Прежний староста, язви его душу, скрылся…

Его перебили:

— Еще бы не скрыться! Укокошили бы мироеда.

— Уж, конечно, не уцелел бы: за богатеев, «степенных» стоял.

Усов продолжал:

— Ныне в Туле богатеям не разгуляться. Тише воды, ниже травы. Пушкари еще сказывают: воеводу со стрельцами сместить надо.

— Верно, Николай, верно… Решили завтра сход собрать.

С утра было холодно, ветер гнал, крутил снег. В звоннице гудел колокол. Туляне со всех концов сходились на площадь у кремля. Шумела громадная толпа. Многие были с оружием.

На ларь взобрался Усов — пушкарь, махнул рукой. Стихло.

— Туляне! Власть ныне, чуй, народная. Вот и надо нам дела земские вершить на новый лад. Перво-наперво: посадского старосту нового выбрать. А второе: надо нам дружину собрать, самих себя защищать. А третье: слушайте человека, из Путивля прибывшего.

На ларь взобрался, стал рядом с Усовым юркий, остроносый мужичок в поддевке. За красным кушаком — кожаные рукавицы, пистоль. Снял шапку, звонко заговорил:

— Эй, туляне! Из Путивля к вам идет войско народное, ведет его царевич Петр Федорович. Примете али нет?

В толпе закричали:

— Примем! Примем! Вместе биться станем.

Поднялся Горлов. Раскраснелся на морозе, широкоплечий, голубоглазый, подмигнул.

— Ишь какой веселый! Хват-парень! — засмеялась в толпе шустрая молодуха.

Горлов заулыбался, заговорил:

— Я со стрельцами утром толковал. Сказывают: обе сотни супротив нас не хотят идти. Коли не врут — добро!

Усов тут же послал несколько человек к воротам кремля. Толпа стала наблюдать, что дальше будет. Посланные закричали:

— Эй, стрельцы, сдавайтесь! Будет вам тень на плетень наводить!

На стене кремля показался сотник стрелецкий. Оглядел толпу. Снял высокую серую рысью шапку, поклонился.

— Что же, мы не супротив парода. Сдаемся! Сдаемся, туляне.

Толпа радостно зашумела.

Вскоре открылись ворота. Стрельцы вышли, смешались с тулянами.

Из разговора со стрельцами выяснилось, что воеводы и след простыл.

Парфен Крюков, кузнец из Заречья, возвышаясь на ларе во весь свой громадный рост, светловолосый, с закопченным лицом, мрачно сверкнул глазами, глухо пробасил:

— Били мы молотом по наковальне, кистеней уйму наделали… Приходи, разбирай! Бей по головам дворянским, коли нужно будет. А про старосту скажу: таковым быть уж больно подходящ Николай Усов. Все мы его знаем: разумен!

Выбрали в старосты Усова. Помощников ему подобрали: целовальников, дьяка. О дружине потолковали, об осадных избах для ожидаемого войска.

Темнеть стало. Туляне, довольные, оживленные, расходились.

Через несколько дней в Тулу вступил с войском Илейка.

В конце марта опять нежданно-негаданно появился у Болотникова Агафон Крутков, и была опять у них тайная беседа.

— Слухай, Иван Исаевич. Стояли царские войска, князь Андрей Хилков, Пушкин да Одадуров, под Дедиловым. Я к ним приладился. Появились у нас под Дедиловым, в царевом то есть войске, стрельцы из-под Тулы, и вот что они сказывали. Под Тулой стоял с войском царский воевода князь Воротынский. Повеление должон был исполнять. Тулу взять, гилевщиков, дескать, побить. А из Тулы народны полки, царевич Петр Федорович с князем Телятевским, как вдарят по Воротынскому — начисто разгромили войско его. Воротынский да с им Истома Пашков бежали вместе с прочими.

— И Истома Пашков побежал! Славно! — Болотников улыбнулся.

— Ты что, воевода, смеешься? — удивился Агафон, уловив какой-то особый смысл в улыбке Ивана Исаевича.

— Про Истому Пашкова подумал: так его, предателя! Ну, ладно, сказывай далее!

— И от вестей тех у нас под Дедиловым, в царском то есть войске, многие ратные люди смутилися да испужалися. А тут вскорости по нас вдарили. Одадурова убили, Хилков князь, Пушкин и все мы от Дедилова побегли. Вот и снова я в Калуге объявился с вестями.

Болотников торжествовал, лицо его вспыхнуло румянцем.

— Добрые вести твои, Агафон. К Туле ход ныне открыт. А ты послужил верой-правдою делу народному. Спасибо, друг! Спасибо!

Великопостные недели уходили быстро. На страстной начал таять снег. Война временно затихла. Яркое солнце пригревало голодавших, отощавших калужан. Звеня, бежали ручьи к Оке. Ребятишки гоняли лодочки, делали запруды. Торжественно выступали на улицах грачи. В небесах высоко-высоко тянулись косяки гусей, уток, журавлей…

На стенах кремля постоянно толпились люди: ждали, когда вскроется река. В страстную пятницу лед с треском тронулся. Калужане глазели со стен, как одна смелая женка перепрыгивала со льдины на льдину. Близ того берега она провалилась в воду по грудь и все-таки добралась до земли. На стене облегченно вздохнули.

На стену поднялся Болотников. Люди расступились. Он громко поздоровался, отвечая на приветствия.

— Вот и весна-красна грядет… — сказал воевода, вдохнув широкой грудью еще по-зимнему прохладный воздух.

Приложив руку козырьком ко лбу, он стал глядеть на реку.

— Шут их ведает, что они там строят. На обоих берегах плоты зачем-то ставят.

Вдали, на берегу Оки, стоял князь Мстиславский. Хмуро и недовольно смотрел он на несущиеся, с треском наползающие одна на другую льдины. Князь думал:

«Как бы и вор не уплыл из Калуги, как эти льдины. Лазутчики сказывают: много у его лодок с солью да барж. Посадит на них войско — и пошел… Беда будет, если на Волгу вырвется: у тамошних народов снова гиль подымет. Нет, на низ его пускать нельзя!»