Сын крестьянский

Гора внимательно слушал, оживился при последних словах Болотникова. Веселье заиграло на бронзовом, огрубевшем от ветра лице. Он стукнул кулаком по столу, зазвенела посуда.

— Що правда, то правда! Кони быстры, сабли востры! Лава казацька литае, со святыми упокой ворогам спивае, их добивае! Просыдымо у Тули, скилько треба, а дале помиркуемо, як нам буты, де нове пиво пыты!

Гора даже прищелкнул от удовольствия. Болотников призадумался.

— Посидим, посидим здесь. Вороги схлынут отсель, а мы на просторы выйдем. И пойдут к нам снова люди черные со всей Руси. К Волге надобно путь держать. Там тоже гиль хлынет великая. Не одни русские люди, а и черемисы, татары, мордва да иные в смятении, правды, что горит ярым полымем, ищут. На своих да на наших бояр ополчились и снова ополчатся. Эх, и закрутим же!.. Войну крестьянскую, справедливую ведем и вести будем!

Лицо его горело, он смотрел вдаль, словно видел громадную, полноводную Волгу, несущую с грохотом весенние льдины. Шаховской скептически произнес:

— Ладно, ладно, Иван Исаич! Пождем, когда твоими устами мед будем пить. А пока выпьем за будущую удачу в боях!

Задолго до прихода войска Болотникова в Тулу прибыл литейщик Василий Парфенов. Посланный самим Иваном Исаевичем, он тотчас взял в свои руки литье пушек. В тот же день, как только он приехал в Тулу, Парфенов подходил к высокому, обширному, деревянному зданию, обнесенному, вместе с другими зданиями поменьше, высоким дубовым тыном. Вблизи текла Упа.

Его пропустили по грамоте от Болотникова за ограду. Идя по двору, Парфенов увидел несколько пушек на станинах. Он поморщился. «Нет, так негоже. Большой литейный двор, а пушек две-три — и обчелся. Да и пушки не без изъяну».

Обойдя литейную, он нашел немало других недостатков. Не прошло и месяца, как большинство недочетов было устранено, а изготовление пушек и ручного оружия расширено. Вскоре в литейной поправили три плавильные печи, появилось десятка три горнов, много опок для литья. Улучшались различные подсобные мастерские. Парфенов, с утра до ночи пропадая на литейном дворе, кипел, печалился, ругался, уговаривал, приказывал, создавал, радовался: «Ну вот, ну вот, дело на лад идет. Наготовим пушек. Иван Исаевич будет доволен!»

Зная, что дядя Вася в Туле, туда захотел и Фридрих Фидлер. Он, насколько мог, исправно работал, но ему в Калуге не сиделось. С присущей ему настойчивостью он добился, что его с уходом войска также отослали в Тулу.

Фидлер легко разыскал Парфенова.

У изложницы одной из печей стоял спиной к нему высокий человек, в котором немец тотчас же узнал дядю Васю. Он встал в нескольких шагах от Парфенова, боясь потревожить его.

Один из работных людей держал стальной штык. За ним построились другие работные люди, держа по двое на носилках обмазанные изнутри глиной длинные ведра. Все было, как в Калуге, только больше, как-то богаче.

Передний закричал:

— Готовсь! — и стал штыком пробивать глину в изложнице.

По желобу хлынул раскаленный чугун, полетели во все стороны искры. Пары, одна за другой, быстро наполняли ведра металлом и расходились по опокам, куда лили чугун.

Парфенов повернулся и увидел Фидлера. Оба просияли.

— Фридрих! — воскликнул Парфенов.

— Дядя Василий!

Друзья обнялись, облобызались, к изумлению окружающих, а потом все глядели друг на друга, радостно улыбаясь.

Спокойствие и уверенность в себе были на лице Парфенова. Все у него спорилось, многого он добился в литейной, чего желал.

— Ко мне, друже, идем! Сейчас я уже свободен. К вечеру вернусь, погляжу, что и как.

По пути Парфенов провел гостя по другим частям литейного двора. И там все оказалось налаженным. В оружейной делали самопалы, пистоли. Везде было много работных. Чисто, не так, как у Вальтера в литейной.

Они шли, смотрели, говорили, перескакивая с одного на другое. Фидлер рассказал кратко про себя. Парфенов временами поглядывал на Фидлера, плутовато подмигивая:

— Та-ак… Ты, значит, заправский гилевщик. Теперь и в Тулу за Болотниковым пошел. Чай, отравлять его и в Туле не станешь?

— И смех и грех, как я царя обманул! — засмеялся Фидлер.

Пришли в избу. В горнице Парфенова было чисто, тихо, светло. За стеной скрипела люлька, хозяйка баюкала ребенка, пела колыбельную песню. Она принесла большую миску горячих дымящихся щей и каравай ржаного хлеба. Похлебали, выловили и съели по куску говядины, и потекла задушевная беседа.

— Ну, друг, встретились мы опять с тобой! Теперь будем вместе для народа работать. Иди к нам в литейную. Помощником моим поставлю тебя, Фридрих.

Друзья вскоре вновь пошли на литейный двор. Фидлер немедленно приступил к работе.

Около полуночи вместе возвращались. Не имея жилья, Фидлер пошел к Парфенову ночевать.

На улице царила тишина. Изредка попадались прохожие. На бархатном небе алмазами сверкали звезды. Хотелось мира и покоя, дружбы, задушевной беседы…

Вернувшись домой, наскоро поужинали. Легли спать. Но не спалось, хотя оба порядком устали.

Лежа в постели навзничь, Василий положил руку под голову и, задумчиво глядя куда-то в темный угол, говорил:

— Слыхал я, мил человек, что где-то на нашей земле, сказывают на Мологе-реке, был холопий город. Может, он и ныне есть где-то на русской земле… Как он прозывается, не знаю. Держит народ название этого города в тайне. Боится, что узнают бояре да дворяне, войной на него пойдут. Сотрут с лица земли…

Глубоко вздохнув, Василий продолжал:

— И нет в этом городе ни царя, ни князей, ни бояр, ни дворян. Живут в нем одни бывшие холопы. Живут вольготно, не знают нужды и горя. Сами себе хозяева, сами себе и работники, своего счастья добытчики…

На минуту в избе стало тихо. Только неумолчно верещал сверчок да где-то на улице перекликались стражники.

— И говорят, нет во всем свете богаче и краше этого города. В зелени весь. Дома высокие, светлые… И живут в том городе все дружно, потому как делить да мерить не приходится: всего в достатке, бери, сколь хочешь. Принадлежит всем одинаково…

— Вот попасть бы в такой город. Пожить в нем… — мечтательно, также тихо, заметил Фидлер.

— И попадем. Сами такой город построим, когда бояр власти лишим либо изничтожим. Дай срок. Уж поверь, мил человек, знатцу.

Василий повернулся лицом к Фидлеру и взволнованно зашептал:

— Потому я и подался к Болотникову… Потому как народ с ним. Пусть мы голову сложим… Могильным прахом покроемся… Но народ свое дело сделает… В народе вся сила. Так-то.

Долго еще Василий рассказывал о счастливой жизни в холопьем городе. И о подвигах Болотникова. Потом уснул. Слышалось его глубокое и ровное дыхание — сильного, спокойного человека.

Фидлер ворочался на мягко застланной заботливым хозяином широкой лежанке, мечтая о далеком счастье, о сказочном городе, и наконец также уснул.