Сын менестреля. Грейси Линдсей

Глава 3

И все же даже непреклонный отец Йегер, похоже, сменил гнев на милость, поскольку Десмонд искупил свои грехи, когда, изменив себе, стал заядлым болельщиком школьной футбольной команды. Каждое субботнее утро Десмонд встречал меня на углу Рэднор-стрит; там мы садились на трамвай, чтобы доехать до окраины города, где было устроено футбольное поле. Во время игры Десмонд обычно стоял за линией ворот наших соперников и, когда сия цитадель оказывалась пробитой, в частности благодаря удару моей безжалостной ноги, пускался в пляс, исполняя некий более эмоциональный вариант ирландской джиги.

Отец Йегер обычно приглашал меня в свой маленький кабинет на втором этаже, чтобы обсудить тактику игры, до и после каждого матча. Еще задолго до того, как это стало обычной практикой в профессиональной лиге, он настаивал на том, что центральный полузащитник, то есть я, должен выступать в роли защитника и одновременно стараться играть нападающего на половине соперника, чтобы забить мяч в его ворота. И именно благодаря советам отца Йегера мне удалось не только радовать своими голами Десмонда, но и приводить команду к победе в заведомо проигрышной ситуации.

После матча независимо от того, победили мы или проиграли, Десмонд приглашал меня на ланч к себе домой, где я нередко сталкивался со своей мамой. Десмонд со свойственным ему тактом постарался свести наших вдовых матерей вместе, что, впрочем, было не так уж и трудно сделать, поскольку обе ходили к воскресной торжественной мессе в церковь при школе Святого Игнатия и явно симпатизировали друг другу. А кроме того, у меня имелись все основания полагать, причем без излишней самонадеянности, что миссис Фицджеральд одобряла дружбу своего сына со мной.

Что это были за чудесные встречи! Бесподобная еда, изысканно сервированный стол в чудесной, прекрасно обставленной комнате, из окон которой открывался вид на парк. И какое наслаждение для моей дорогой мамочки, которая знавала лучшую жизнь и которой так не хватало всех этих красивых вещей! После кофе женщины усаживались у окна, чтобы поболтать или заняться шитьем, поскольку уж чем-чем, а шитьем миссис Фицджеральд, трудившаяся на благо церкви, всегда могла обеспечить их обеих, в то время как мы с Десмондом отправлялись через парк в традиционное паломничество в муниципальную картинную галерею – красивое современное здание из красного песчаника неподалеку от Уинтонского университета. Мы знали галерею как свои пять пальцев, а потому сегодня мне была сделана уступка, и мы сразу же направились в зал французских импрессионистов, сели на скамью и погрузились в созерцание двадцати роскошных образчиков живописи этого периода. Больше всего мне нравился Гоген: две туземки, сидящие на берегу на фоне буйных тропических зарослей.

– Написано во время его первой поездки на Таити, – прошептал Десмонд.

Но я уже перевел взгляд на восхитительную картину Сислея – набережная Сены в Пасси, – затем на не менее восхитительное полотно Вюйара – светло-желтое и багровое, – потом на Утрилло – обычная улица на парижской окраине, абсолютно пустая, но полная, да, полная Утрилло.

– Его лучший период, – прошептал мой наставник. – Ранний, когда он добавлял в краски гипс.

Однако я не слушал его: я жадно впитывал в себя дух этих полотен, которые так хорошо знал и которые как магнитом притягивали меня к себе.

Тогда Десмонд встал, решив, что на сегодня с меня довольно импрессионистов, и направился в коридор. Я последовал за ним в последний зал, где были представлены картины итальянских мастеров Раннего и Высокого Возрождения. Однако флорентийские и сиенские религиозные композиции не слишком меня интересовали. Я уселся на скамью в центре зала, а Десмонд стал медленно обходить овальный зал, останавливаясь у любимых полотен, пристально вглядываясь в них, тяжело дыша от восторга и время от времени обращая глаза к небесам.

– Десмонд, ты слишком драматизируешь, – заметил я.

– Нет, Алек. Эти изумительные сокровища прошлого, с их духовным воздействием и такой простой, но возвышенной идеей, порождают во мне божественное ощущение бытия. Посмотри на эту картину кисти Пьеро делла Франческа и на эту божественную Мадонну, которая, несомненно, является центральным изображением алтарного триптиха. Флорентийская школа, примерно тысяча пятисотый год. А эта Пьета… А вот моя любимая картина. «Благовещение» кисти Бартоломео делла Порта.

– А почему делла Порта?

– Он жил неподалеку от Порта-Романа. В тысяча четыреста семьдесят пятом. Дружил с Рафаэлем. Мне она так нравится, что я даже раздобыл небольшую репродукцию.

Я с похвальным терпением внимал его восторгам, пока не услышал, как в концертном зале этажом ниже оркестр не начал настраивать инструменты. Тогда я решительно поднялся и сказал:

– Маэстро, музыку!

Десмонд улыбнулся, кивнул и, взяв меня за руку, спустился по широкой каменной лестнице в роскошный театр, который городские власти Уинтона от щедрот своих предоставили в пользование местным жителям и в котором днем, по субботам, можно было бесплатно послушать хорошую музыку в исполнении шотландского оркестра. Когда мы входили в зал, Десмонд взял отпечатанную на машинке программку.

– Черт побери! – воскликнул он, когда мы уселись в конце полупустого зала. – Ни Вивальди. Ни Скарлатти. Ни Керубини.

– Зато будет прославленный Чайковский и несравненный Римский-Корсаков.

– Твои проклятые русские!

– Они порождают во мне божественное ощущение бытия!

Десмонд рассмеялся, но потом сразу притих. Появился дирижер, которого приветствовали сдержанными аплодисментами, он взмахнул палочкой – и зал заполнили первые звуки музыки из балета «Лебединое озеро».

Для провинциального города наш оркестр был очень неплох и даже начал приобретать определенную известность в Европе и в Соединенных Штатах. Оркестр великолепно исполнил Чайковского, а после перерыва – на том же высоком уровне музыку к балету «Шахерезада».

После того как стихли последние аккорды, мы какое-то время приходили в себя, не в силах произнести ни слова. Молчание нарушил Десмонд, уныло заметивший:

– Боюсь, на этой неделе в Королевском театре ничего интересного для нас не предвидится.

– А что там будет идти?

– Одна из этих идиотских музыкальных комедий. «Дева гор». Кажется, так. Каких гор? Эвереста? Канченджанги? Волшебных холмов? Мамины друзья из Дублина сообщили ей, что в Уинтон приезжает Карл Роза.

– Прекрасно!

Это было еще одной нашей страстью, секретом, который мы тщательно оберегали от школьных товарищей, чтобы они не подняли нас на смех. Мы оба любили оперу, и всякий раз, как оперная труппа приезжала в наш город, обязательно покупали шестипенсовые билеты на галерку на спектакли в субботу вечером в Королевском театре. Шестипенсовые билеты мы брали исключительно по моему настоянию, поскольку дорогие билеты были мне не по карману, но время от времени Десмонд, ненавидящий сидеть на галерке, предлагал мне места в партере, делая вид, что это бесплатные билеты, которые иногда получает его мать.