Сын Неба

И все тщетно. Небрежно подпирая рукой голову. Спящая Красавица как ни в чем не бывало продолжала мирно дремать. Наконец, все колдуны склонили головы и погрузились в долгое молчание.

– Ну?
– с хмурым выражением на широкоскулом лице вопросил великий хан.

Верховный лама поднял голову, откашлялся и нараспев заговорил:

– Представляется, что Сияющая Госпожа мало подходит для чести оказаться в гареме Сына Неба, ибо она никак не смертная женщина... а великолепная, хотя и не самая значительная богиня, что пребывает в покое своего собственного эфирного царства.

– Богиня!
– воскликнул Хубилай, а лицо его прояснилось, как небо после грозы.
– Значит, она богиня? Это еще сильнее разжигает мою страсть, ибо кто знает, какое тайное знание скрывается под этим нежным, как персик, лбом! Наверняка есть какой-то способ ее пробудить! Мы должны это сделать! Эй, ученый Ван, а что там сказано в свитке?

Оправив свой величавый халат ученого, Ван Лин-гуань дождался, пока глаза всех присутствующих не сосредоточились на нем. Затем он медленно и церемонно вынул свиток из лакированной эбеновой шкатулки, а потом - из разноцветного шелкового футляра. Удалив промасленные шелковые обертки, он развернул подшитую шелком бумагу с палочками камфорного дерева сверху и снизу и приготовился читать вслух.

Тут великий хан, хмурясь, начал постукивать пальцами по эбеновому подлокотнику кушетки. Ван сразу же узнал команду кончать церемонии и переходить к делу. Тогда он наконец заговорил...

– Каллиграфия сия весьма древняя, и понять ее крайне затруднительно...
– начал ученый.

– Затем я вас, дармоедов, и держу!
– нетерпеливо рявкнул великий хан.

– О да, Сын Неба, конечно. Если мое ничтожное истолкование сего свитка верно, то единственный намек на пробуждение содержится в следующей фразе: "Дремота растает от поцелуя царской весны; однако опасайся мороза, что низложит царское величие".

– Вот! Вот и ответ!
– заулыбался великий хан, игриво подталкивая локтем недужного царевича Чингина, на бледном лице которого ясно читалась внутренняя боль.
– Вы говорите, что нашли ее среди снежных пиков варварского Тибета. Она как пить дать пребывает в зимней спячке - и только подобное весне тепло моего царского поцелуя может ее пробудить!

Бодро поднявшись на распухшие от подагры ноги, великий хан протянул руки к погонщикам слонов.

– Помогите мне спуститься, - приказал он.
– Я должен поцеловать мою прекрасную невесту...

– Нет, о повелитель!
– вмешался Марко.
– Это было бы весьма безрассудно...

Все обратили недоуменные взгляды на отважного молодого венецианца.

Дядя Маффео отчаянными жестами пытался призвать Марко к молчанию, а Никколо побледнел и принялся что-то бормотать, перебирая свои четки.

– Ты осмеливаешься заявлять, что Сын Неба лишился рассудка?
– прорычал Хубилай.

– Хан ханов неизменно мудр и рассудителен, - торопливо ответил Марко. Но мой скромный долг - предупредить повелителя об опасности. Тем более что и свиток предупреждает о морозе, что низложит царское величие. Эта госпожа дремлет - но в то же время она весьма могущественна. Когда главарь куманских бунтовщиков попытался ее обнять, он тут же упал замертво от обморожения.

– Так ты к тому же полагаешь, что богиня не сумеет отличить ненавистные объятия ничтожного бунтовщика от царского поцелуя великого хана?
– сверкая глазами, произнес Хубилай - и продолжил спускаться с эбеновой сторожевой башни, водруженной на спины четырех татуированных слонов.
– Не смей мне противоречить, молодой По-ло, если не хочешь лишиться моего благоволения! Не терплю, когда мне противоречат! Моя невеста непременно проснется от моего царского поцелуя!

– Постой, отец!
– вдруг крикнул Чингин. Никогда Марко не видел его столь слабым и изнуренным - и в то же время столь властным и решительным, каким и подобает быть настоящему монгольскому принцу.

40

Суй: Последование.

Гром рокочет в болотах.

В сумерки царевич почиет с миром.

Царевич Чингин, любимый, хоть и недужный, сын Хубилай-хана, нетвердо поднялся с кушетки в эбеновом шатре и дал знак погонщикам слонов помочь ему сойти на землю. Сын и его царственный отец встали лицом к лицу у носилок меж двух лохматых пони, где покоилась Спящая Красавица.

– Постой, отец, - повторил Чингин.
– Я не могу допустить, чтобы ты рисковал собой... и империей.

– Значит, ты согласен с молодым По-ло, что обнять ее опасно?
– вопросил Хубилай.
– Но как мне тогда разбудить мою невесту? И как узнать ее тайны?

– Я поцелую ее, отец, - ответил Чингин.
– Ибо красота ее тронула и мое царственное сердце. Я теперь близок к смерти. Очень близок. Жизнь, каждый ее день, не приносит мне ничего, кроме боли. Ты позвал меня встретить лучезарную госпожу в надежде, что она меня вылечит. Так давай попробуем. Мой царственный поцелуй разбудит ее - тогда и станет ясно, лечит она или убивает.

– Прекрасно, сынок, - кивнул Хубилай.
– Я останусь в стороне и позволю действовать тебе, ибо ты мой наследник. Истинная правда и то, что не след мне опрометчиво рисковать Монгольской империей. И то, что больше всего на свете меня заботит твое слабеющее здоровье. Вид спящей госпожи дал тебе силу обратиться ко мне как подобает истинному правнуку великого Чингис-хана. Может статься, прикосновение к ней восстановит и твои телесные силы. А если она предпочтет твои юные объятия моим, что ж, значит, на то воля Господа - того, что зовется степными кочевниками Тенгри, а катайской знатью - Тянь и которому безразлично, под каким именем вершить наши судьбы.

Все замерло в пахнущем осенью лесу. Даже ветер стих. Музыканты бодро заиграли монгольскую свадебную песнь - а царевич Чингин медленно опустился на колени и нежно поцеловал лучезарную Спящую Красавицу в губы. Время, казалось, свернулось кольцом в сине-фиолетовой пустоте подобно извечному змею, ухватившему себя за хвост. Время, казалось, замерло на какое-то бесконечное мерцающее мгновение...

Наконец Чингин взглянул на отца и сказал:

– Теперь мне гораздо лучше.

А потом распростерся на земле в глубоком, скорее похожем на смерть, обмороке.

Но Марко видел, что лицо его давнего друга не было искажено привычной гримасой страдания. Лицо это разгладилось. Теперь царевич Чингин спокойно и ласково улыбался. И лучезарная Спящая Красавица тоже, казалось, улыбается...

Все молча опустились на колени. Придворные лекари, обследовав пульсы Чингина, объявили, что царевич все еще жив, но уже не очнется - так постепенно и будет угасать до мирной кончины. Когда врачи подняли тело царевича в закрытые носилки, придворные ламы затянули монотонную буддийскую песнь по умирающему...

– "Ушел, ушел, нет его... ушел к дальнему берегу горького моря жизни и смерти..."

– Сынок!
– с безумным видом возопил Хубилай.
– Воистину благо, что кончина твоя будет мирной, но как мне тебя оплакать? Надеть ли дерюгу и рыдать в соломенной хижине, как делает катайская знать? Отвезти твое тело к священным горам Алтая, где под могильными курганами покоится прах потомков великого Чингиса? Исполосовать себя плетьми и убивать каждого, кто попадется мне по дороге, чтобы кровь смешивалась с моими слезами? Уподобиться дикому степному вождю? Как Сыну Неба оплакать своего любимого сына? Как?