Сын повелителя сирот

Кью-Ки начала осматривать вещи в спальне.

– Сан Мун спала на этой стороне кровати, – сказала она. – На той, что ближе к туалету.

Затем она подошла к маленькой прикроватной тумбочке. Открыла и закрыла выдвижной ящик, постучала по дереву.

– Умная женщина, – произнесла Кью-Ки, – приклеит презервативы под этой тумбочкой, чтобы мужу их было не видно, а в нужный момент, просто протянет руку.

– Презервативы, – повторил я. Все противозачаточные средства считались запрещенными.

– Их можно купить на любом ночном рынке, – сказала она. – Китайцы делают презервативы любых цветов.

Она перевернула прикроватную тумбочку Сан Мун, но под ней ничего не оказалось.

Я перевернул тумбочку Командира Га – тоже ничего.

– Поверь мне, – убеждала Кью Ки. – Командиру не нужно было пользоваться противозачаточными средствами.

Мы с ней сорвали простыни с кровати и опустились на колени, чтобы получше рассмотреть волосы на подушках.

– Они оба спали здесь, – объявил я.

Затем мы прощупали кончиками пальцев каждый сантиметр матраса, обнюхивая и рассматривая все в поисках малейших следов. Уже обследовав половину матраса, я уловил запах, который раньше никогда не встречал. Мои ноздри почувствовали нечто первобытное, а затем у меня в голове сверкнула яркая вспышка. Запах был настолько внезапным, настолько незнакомым, что при всем своем желании я бы все равно не смог подыскать слова, чтобы рассказать о нем Кью-Ки.

Мы оба стояли у основания кровати.

Кью-Ки скрестила руки, будто не желая во что-то верить.

– Они просто спали, не занимаясь fucky-fucky?

– Чем?

– Это значит «секс» по-английски, – объяснила она. – Ты что, не смотришь фильмы?

– Смотрю, но не такие, – ответил я. – На самом деле я не видел ни одного подобного фильма…

Открыв платяной шкаф, Кью-Ки начала перебирать чосоноты Сан Мун и обнаружила пустую вешалку.

– Она надела на себя вот этот, – сказала Кью-Ки. – Наверное, он был восхитительным, если она не взяла с собой все эти наряды. Значит, Сан Мун не собиралась уходить надолго, но при этом хотела выглядеть превосходно.

Она смотрела на висевшую перед ее глазами блестящую ткань.

– Я знаю все ее платья, в которых она появлялась в своих фильмах, – произнесла она. – Будь у меня больше времени, я поняла бы, какого платья тут не хватает.

– Но они собрали весь урожай в саду, – заметил я. – Это говорит о том, что они планировали уехать надолго.

– А может, она хотела в последний раз поужинать в своем лучшем платье?

– Но это возможно только в том случае, если…, – ответил я.

– Если Сан Мун знала, чт'o с ней произойдет, – закончила мою мысль Кью-Ки.

– Но если Сан Мун знала, что Командир Га собирается ее убить, зачем ей было надевать это платье, зачем куда-то с ним идти?

Кью-Ки обдумывала мой вопрос, прикасаясь пальцем к этим прекрасным платьям.

– Может, нам изъять их в качестве улик? – предложил я. – Чтобы ты могла получше изучить их в свободное время.

– Они прекрасны, – вздохнула она. – Как платья моей матери. Но я сама шью себе одежду. К тому же я не из тех, кто одевается так, как экскурсовод в Музее Дружбы Народов.

Леонардо и Чучак вернулись из дома товарища Бука.

– Нам особо нечего доложить, – признался Леонардо.

– Мы нашли тайник в стене на кухне, – добавил Чучак. – Но внутри обнаружили только это.

Он показал пять миниатюрных Библий.

Освещение в комнате изменилось, когда лучи солнца коснулись стальной крыши Стадиона Первого мая, и на какие-то секунды мы вновь замерли от сознания того, что оказались в доме, где не было ни общих стен, ни кранов общего пользования. Там, где не нужно складывать кровать или сворачивать постель в углу комнаты, там, где не нужно спускаться с двадцать четвертого этажа на первый, чтобы помыться в общей ванне.

Зайдя за ленту ограждения, натянутую сотрудниками отдела «Пуб Ёк», мы принялись изучать все мешки с рисом и DVD диски с фильмами Командира Га. Наши стажеры отрицали, что «Титаник» – это лучший фильм всех времен. Я велел Чучаку выбросить все Библии с балкона. Наличие у вас рюкзака с DVD-дисками еще можно было как-то объяснить офицеру Министерства государственной безопасности, но Библия – это совсем другое дело.

* * *

В Подразделении 42 я просмотрел запись своего дневного разговора с Командиром Га. Он с удовольствием отвечал на все вопросы, кроме тех, которые касались актрисы и ее детей. Он опять стал рассказывать о том, как Монгнан умоляла его надеть форму мертвого Командира, а также вспомнил о разговоре с Надзирателем, который сгибался под тяжестью огромного камня, и после которого его выпустили из тюрьмы. Когда я впервые представил себе биографию Га, то подумал, что таким важным моментам, как его подземная схватка с обладателем Золотого пояса, нужно посвятить отдельные главы. Но теперь в моей голове складывалось гораздо более изощренное повествование – меня волновали только причины его действий.

– Я допускаю, что вы смогли уговорить охрану выпустить вас из тюрьмы, – сказал я Командиру Га. – Но как вы решились прийти в дом Сан Мун? Что вы сказали ей, убив ее мужа?

К этому времени Командир Га уже встал с кровати. Мы стояли с ним, подпирая стены комнаты друг против друга, и курили.

– Куда еще я мог пойти? – удивился он. – Что я мог сказать, кроме правды?

– И как она на это отреагировала?

– Она опустилась на пол и зарыдала.

– Неудивительно. Но как после этого вам удалось заставить ее пользоваться общим стаканом?

– Общим стаканом?

– Вы понимаете, о чем я говорю, – сказал я. – Как можно заставить женщину полюбить вас, даже если она знает, что вы причинили боль другим людям?

– А вы кого-нибудь любите? – спросил меня командир Га.

– Вопросы здесь задаю я, – предупредил его я, но все же не желая показывать ему, будто у меня никого нет. Я понимающе кивнул, как бы спрашивая: «А разве мы оба не мужчины?».

– Тогда она любит вас несмотря на то, что вы делаете.

– Что я делаю? – спросил я. – Я помогаю людям. Я спасаю их от пыток этих животных из отдела «Пуб Ёк». Я превратил процесс допроса в науку. Ведь зубы у вас на месте, правда? Разве кто-то скручивал вам проволокой пальцы так, что кончики у них опухали, немели и багровели? Я спрашиваю, как она вас полюбила? Вы не были ее настоящим мужем. Никто не сможет искренне полюбить чужого человека. В первую очередь люди думают о собственной семье.

Командир Га стал говорить о любви, но вдруг в ушах у меня зашумело. Я ничего не слышал, внезапно захваченный мыслью от том, что у моих родителей, возможно, был кто-то до меня, что у них были дети, которые погибли, а я стал просто их поздней, бледной тенью. Вероятно, поэтому они были такими пожилыми и смотрели на меня так, будто во мне им чего-то недоставало. А страх у них в глазах – может, они не просто боялись меня потерять? Может, они боялись, что не смогут пережить такую потерю еще раз?