Сын предателя
Шрифт:
Из последних сил затопила печь и помчалась за соседом-стекольщиком. Кончилось тем, что Коля отогрелся под одеялами, выполз из-под них и уселся по-турецки.
А вот Петя заболел именно от переохлаждения. Заболел серьёзно не то от огорчения, что "бледную поганку" ничто не берёт, не то судьбой это было предначертано. Болезнь продолжалась две недели.
Петя лежал в коме, не ел, не пил, не открывал глаза, и только розовый цвет лица подтверждал, что в его теле ещё не прекратилось пульсирование крови. Прасковья бегала по врачам. Некоторые разводили руками, предлагали заказывать гробик. Другие удивлялись, что дитя не гниёт, шёпотом сообщали о чудодейственном немецком лекарстве, но предупреждали об опасности его поисков.
Лишь тот самый молодой акушер, который три года назад завязывал
Проснулся, но уже не Петя. То ли мозг его не выдержал это испытание, то ли душа другая впорхнула в его тело более глупая, но успехов ни в чём у Пети не стало проявляться. Более того, он стал смотреть на мать, как на незнакомую женщину, и стал добиваться любви совсем не детской. С шести лет такое влечение пахло патологией. Но, повторю, душа Пети слишком долго отсутствовала в теле, и могло такое статься, что душа погибшего воина на фронтах Отечественной войны могла по ошибке занять освободившееся место.
Прасковья злилась на такое обстоятельство, но отсутствие мужиков в городе, достойных её внимания, сводило с ума не одну её. Хотя в "Совдепии" на все нестандартные ситуации глаза старательно закрывались, и печать захлёбывалась славословиями, подростки в воюющей стране чаще всех разряжали напряги в женском обществе. Но не с шести же лет!
Пропагандисты напрасно объявили, что плоть первична, а душа вторична. Если бы во-время
стали изучать душу, а уж потом тело, может быть, не было и войны такой длительной и такой кровопролитной. И Петя не стал бы с шести лет маленьким старичком с любвеобильной игрушкой в штанишках. Да и в руководстве страны не появились бы самонадеянные голодранцы, которые, имея души рабов, так до кончины по-рабски и мыслили. Ловля шпионов по всей стране походила на откровенную истерию. Нехватка населения в России усугублялась его старательным уничтожением. А Европа задыхалась от переселённости.
Растолкав немецкими плечами народы Европы, гитлеровская военщина захотела прогуляться до Москвы, постреливая по редким кустам, за которыми могли спрятаться русские партизаны с косами и топорами. Война оказалась затяжной из-за просторов, о которых у немецких вояк даже представления не было. За этими далями где-то писал редкие письма Фёдор.
Письма были короткие. В них уже не было бравады спортсмена. Подвиг заключался уже в том, что в винтовке оставался один патрон, а приказа об отступлении не было. С передовой, из-под города Невеля Прасковья получила письмо от мужа с просьбой срочно выслать документы о болезни.
Охая и плача выпрашивала она в больнице сведения о язве желудка Фёдора Лубина. Заведующая терапевтическим отделением послала её в Военкомат за разрешением. И с большим трудом пакет был запечатан и послан в район города Великие Луки. Увы, пакет вернулся в ноябре сорок первого назад с припиской - "не значится". А в декабре сорок первого года пришло последнее письмо из партизанского отряда. Как оно дошло, объяснить невозможно. Ожидание следующей весточки затянулось навечно. Не было и похоронки. Появилось извещение - "пропал без вести". Худшее из худших - это извещение не давало права на получение пенсии на детей в годы войны. Правда, ясли и детский сад выхлопотать было можно.
"Прогулки" в деревни продолжались. Колю удалось устроить к четырём годам в Детский сад. Там ещё как-то кормили. Конечно, повора воровали и воспитателей подкармливали, но детки худо-бедно в туалеты что-то откладывали, ухитряясь расти по полсантиметра в месяц. От жировых отложений страдать не приходилось. Ввиду отсутствия мыла дети страдали от обилия глистов, вшей и чесотки. Постоянное желание есть приводило к привычке обсасывать пальцы, жевать траву, облизывать листья тополя, когда на них выступало подобие чего-то сладкого. И всё же это для Коли было спасением от проделок узурпатора-брата.
В годы войны весь город увлекался пешеходными прогулками, и талии были практически у всех и в любом возрасте. Правда, мешковатая одежда, в которой щеголяла Советская нация, скрывала не только излишнюю худобу, но и прекрасную фигуру молоденьких девушек. Трамваи ходили
редко, на разъездах стояли по пять-десять минут. В центр, на улицу Советскую можно было придти, отстав от прибытия трамвая на немного. Выгодно было ехать разве что до Казанского вокзала.Прасковья поднаторела на спекуляции. Продавала военным курево, полученное для цели выуживания информации из уст словоохотливых солдат и офицеров, разницу имела, как премию. Варила мыло, изготовляла конфеты, но быстро лишилась этого безопасного приработка, не сумев выполнить план по выявлению "врагов народа". Попыталась она и на свой страх и риск халявно заработать, наполнив спичками чемодан в Казани, чтобы продать на Ижевском рынке. Здесь она попала в облаву. Сделав вид, что проходила мимо, Прасковья бросила своё неокупившееся богатство, и смешалась с толпой зевак.
Сумма занятых денег была значительной. Пришлось расстаться с домом, который был куплен Федей перед войной, чтобы иметь огород. Комнату в Соцгороде им пришлось сдать. Там, среди многочисленных соседей Фёдор просто не просыхал. Прасковья как могла, воевала с привычкой Фёдора лопать водку, но из этого у неё ничего не вышло.
Дом был продан за достаточную сумму, чтобы погасить долг и купить это подобие дома на том самом холме Колтомы. Боже мой! Как могла жить многочисленная семья в этой "халупе"? Дверь была сожжена! Одеяло вместо двери пропускало и ветер и снег! Посреди комнатки стояла железная печка, которую топили круглосуточно, так как не было спичек. В крайнем случае, пользовались кремнием, подолгу высекая искру. Были сожжены сарай, туалет, изгороди и вся мебель, если она, кончно, была до этого. В комнате не было ни стула, ни стола. Шестеро детей от пяти до шестнадцати лет теснились вокруг этой печки и пекли кружочки картофеля на её раскалённой поверхности. Все по очереди отдыхали на куче тряпья, что лежала на полу у стены.
Сама хозяйка, потерявшая мужа где-то под Киевом, имела вид весьма плачевный, и была не способна противиться своим бедам. Вся эта несчастная семья, получив весьма скромную сумму денег у Прасковьи, отбыла на юг России, где, как многим тогда казалось, были если не райские кущи, то тепло и сытно.
глава 3
Прасковья отделалась материальнвми потерями и жутким испугом, что по тем временам было удачей неимоверной. За спекуляцию давали три года без суда и следствия. В двадцать первом веке это назвали бы бизнесом, но в двадцатом веке слово "спекуляция" соседствовало со словом "нары". Можно было добраться за счёт государства и до Колымы, Дальнего Востока, где не хватало и поселений, и жителей. В дремучих чащобах даже памятник на могиле заработать провинившимся "бизнесменам" советской эпохи не удавалось.
Тем не менее жизнь с потерей кормильца продолжалась.
Пенсионер печального возраста сколотил входную дверь, насадил её на петли. Снова Прасковья слепила русскую печь, купила отлёт - отбросы при распиле брёвен на доски, оборудовала туалетик и сараюшку. А как оттаяла земля, в мае и халупу озаборила. Огород вскапывали втроём. Прасковья и Петя работали напряжённо. Коля копал в пол-лопатки, хныкал и канючил, всем своим видом показывая, что у него все силы на исходе. Этим он зарабатывал лютую ненависть старшего брата.
Огород для Коли был чем-то вроде аэродрома, по которому не добраться с лопатой до конца и за неделю. Прасковья с Петей вскапывали огород за два дня. В их общий труд вливалась и маленькая грядка Коли, которую мать молча перекапывала.
Для Коли единственной посильной работой было рисование. Прасковья с каким-то непонятным для Коли упорством направляла его усердие в этом направлении. Она покупала на последние деньги альбомы и цветные карандаши.
А в это время немцы успешно продвигались вперёд. На подступах к Великим Лукам, где в июльские дни Фёдор Лубин в чине младшего лейтенанта командовал ротой слабо обученных, почти поголовно, деревенских парней, немцы добрались до зубов вооружённые, с армадой танков и с воющей стаей самолётов. Спрятаться было негде, артиллерия почти безмолствовала, кухня третьи сутки не появлялась, связь была прервана.