Сын вождя

Другие духи приходят в момент появления ребенка на свет, чтобы установить младенцу срок жизни: одни из рода ассов, другие из рода светлых альвов. Они являются человеку в самом начале его жизни и определяют для него судьбу, а затем всю жизнь сопутствуют ему. Самых одаренных, сильных и именитых сопровождают в их пути могущественные духи-спутники.

Через предчувствия, сны и предсказания боги извещают людей о своей воле и предопределяют их судьбу. Так, если во сне тебе явится странница, взмахнет крыльями птица или другое животное обратится к тебе — то это твой дух хочет предупредить тебя.

— Но норны оставили меня, — закончил Кадан за нее.

— Есть и такие ритуалы, что возвращают удачу, — Сигрун провела кончиками пальцев около его спутавшихся за время болезни волос. — Судьба — это не рок. Но внутреннее предназначение человека. Ты должен проявить свою волю, быть достойным судьбы.

Кадан не ответил ничего, и Сигрун покинула его.

А вечером следующего дня стук копыт разрезал тишину за окном, и всадник, закутанный в меховой плащ и капюшон, в маске, защищавшей от ветра лицо, остановился у дверей.

Какое-то время Кадан слышал негромкий говор за стеной, а потом Сигрун вошла в дом.

— Собирайся, — сказала она, — он приехал за тобой.

* У викингов "королем" называли не наследного монарха, а вождя дружины в походе

ГЛАВА 5. Дорога

Дороги изрезали землю северян вдоль и поперек. Там, где их пересекали многочисленные в этих землях речки, ручьи и водопады, через них были насыпаны броды.

— Идти можешь? — спросил Льеф.

Кадан кивнул, и тут же, не слезая с коня, Льеф накинул веревку ему на запястья, а в следующую секунду уже ударил коня по бокам — легонько, но тот все равно припустил вперед так, что Кадану пришлось бежать следом трусцой.

Колючая веревка натирала руки, петля выворачивала плечо. Спутавшиеся волосы метались при каждом прыжке и лезли в глаза, так что Кадан едва успевал сдувать их с лица. Уже через несколько минут он, непривычный к подобным нагрузкам, запыхался, но Льеф, казалось, ничего не замечал.

Северянин сидел верхом ровно и был полностью погружен в собственные мысли.

Кадан изо всех сил старался поспевать за ним.

Новый "господин" — даже мысленно слово это по-прежнему давалось Кадану с трудом — был суров, и все же Кадан радовался, что его забрал не тот, другой.

Златобородый пугал его. И Кадан хорошо запомнил, что он отобрал у него брата. Этот, другой… он не походил на северян, и Кадан пока что не знал, как его понимать. В нем не было холода, хотя и тепла Кадан не слышал в его словах.

Кадану стало страшно. Будущее виделось ему в мрачных тонах. Снова и снова мысли возвращались к тем часам, когда он потерял семью и род. Кадан знал, что не должен бояться, но справиться с собой не мог.

Отец и братья всегда говорили: "У тебя чуткая душа". Это значило — он чувствует то, что для других и не значит ничего.

Кадан умел видеть облик богини в солнце, опускавшемся за горизонт, или знаки грядущего лета в первом весеннем дожде.

Братья родились воинами, как и отец, но хотя сила много значила для его народа, они ценили его способность видеть мир, считая Кадана "тронутым волей богов".

Теперь не осталось ни братьев, ни отца. А здесь, на севере, воля западных богов никому не была нужна.

Всю свою юность Кадан провел в изучении легенд, но вряд ли они могли кого-то заинтересовать здесь, в чужих краях.

Кадан не знал, чего ждать. Он не умел работать в поле или пасти овец — последнее братья пытались ему поручать, но выходило не особенно хорошо. Кадан постоянно заглядывался на закат и кого-то терял.

"Он меня убьет, — думал Кадан, тяжело дыша, прыгая с камня на камень за спиной у северянина и снизу вверх вглядываясь в суровое лицо, — а может быть, это и хорошо. Только бы все кончилось быстро, не так как…" Кадан сглотнул, и на глаза его навернулись слезы, когда он вспомнил брата, еще живого, с вывернутыми наизнанку внутренностями и безумными от боли глазами, кричащего беспрерывно, до хрипоты.

Конахт был жив, он все понимал и мог дышать — но в то же время был уже мертв, потому что самый искусный лекарь не смог бы его спасти. Наверное, он желал смерти, скорого забвения и лунной дороги, ведущей к богам — Кадан не знал, но боялся, что это было так.

Его собственные последние часы затянулись дольше. Приходя в себя на корабле, Кадан со страхом думал о том, что смерть настигнет и его — но смерть никак не шла, и вот теперь северяне выходили его, чтобы сделать рабом.

Глядя снизу вверх в бледно-голубые, как у всех у них, глаза "хозяина", Кадан все более убеждался в том, что внешность его обманчива, и он, должно быть, такой же, как все здесь. Льеф стоял среди тех, кто терзал тело Конахта. Среди тех, кто пронзил сердце его отца.

Ненависть просыпалась в сердце галла.

"Я убью его, — думал Кадан, — пусть только наступит темнота… Я сниму с его пояса нож и убью сначала его, потом… — Кадан сглотнул, — потом себя. Или нет. Лучше сбежать. Вокруг пустынная земля. Никогда северяне не смогут меня отыскать".

Ждать до темноты оставалось не так уж долго. Слева и справа тянулись бесконечные леса и каменистые скалы. Кадан не знал, как еще держится на ногах, потому что солнце уже клонилось к закату, и он бежал много часов.

Льеф с трудом заставлял себя не смотреть на галла, перепрыгивавшего с камня на камень по правую сторону от крупа коня. "Какой же он слабый", — думал северянин и не знал, что сильнее в нем — презрение или жалость, которой Льеф до тех пор не испытывал никогда и даже имени которой не знал.

Галл тяжело дышал, и взгляд Льефа то и дело спускался к его горлу, напряженно дрожавшему в вырезе льняной рубахи, к бешено метавшемуся кадыку — и снова к палево-синим, как воды Северного моря, глазам. Волосы южанина метались всполохами пламени, и Льеф с трудом справлялся с желанием запустить в них пальцы, поднести к лицу и вдохнуть аромат. Там, на корабле, южанин пах прелой травой. Чем он пах теперь — Льеф не знал, но само то, что подобные мысли посещают его, Льефа пугало.

"Почему тебе не возжелать женщину, Льеф? — спрашивал он сам себя. — Красивую и свободную, как Сигрун. Она бы хранила твой дом, когда ты уходишь в поход. Она бы любила тебя и однажды стала твоей женой". Но женщин Льеф не желал никогда — до последних пор считал, что слишком молод и силен, чтобы привязывать себя к земле и камням, а теперь начал понимать, что сердце его все это время искало чего-то еще.

"Ка-дан", — перекатывал он на губах. Имя подходило южанину как нельзя хорошо. В нем тлело пламя его волос, и отражались льдинки глаз.