сын

— Как ты меня нашла? — спросил Авилов.

— Я не искала, я зашла посоветоваться.

— Ладно, вы тут советуйтесь. — Авилову в их компании было не по себе. — Я — в мастерскую за машиной. Хотя вряд ли она скоро понадобится.

Он отправился в мастерскую, где мужики оживленно обсуждали кражу в музее и приезд Мишки Шишкина, которого знали еще мальцом. Мать его умерла, он продал дом, махнул в город и выслужился, мужик обстоятельный, двое детей. Посочувствовали Шурке, которого свезли аж в областной центр с переломами ребер, а его краля сезонная скоро фью! И чего б ему с крыши сверзиться… Ловкий, как обезьяна, сроду не оступался, не то, чтобы свалиться откудова. Странный, в общем, случай, мутно что-то. Авилов покурил с мужичками на лавочке, расплатился и сел за руль.

Он ехал среди пыльной придорожной зелени, бедных деревенек и поймал себя на том, что возвращаться не хочет, а наоборот, хорошо бы уехать с концами. Все бросить, пуститься в бега и не возвращаться к прежней жизни, особенно к прошлому, от которого сколько ни бегай, оно настигает, и ты снова в ловушке. Два часа он гнал по шоссе, не вглядываясь в указатели, пока один не привлек внимание. Направо открылось летное поле. Он стал разворачиваться, чтобы не искушать себя. Паспорт и деньги были при нем, и ничто не мешало исчезнуть внутри серебряной сигары. А страна большая, такая большая… Он усмехнулся, припомнив одного типа. Человека исчезавшего, «кавказского пленника», ни разу не поинтересовавшегося судьбой собственного ребенка, что достался Авилову в приданое к домработнице.

К автобусной остановке потянулись пассажиры, и среди них Марья Гавриловна с дочерью и внучкой лет пяти. Авилов предложил довезти до заповедника. Они недоверчиво оглядели импортное дорожное средство с затемненными стеклами. «Бесплатно», — уточнил Авилов, заметив напряжение.

В дороге Марья Гавриловна толковала о краже, виня во всем себя. И что согласилась провести экскурсию, и что на виду у всех выключала сигнализацию, и что, растерявшись, забыла ее включить. «Сяду в тюрьму, Маринка, за халатность», — сетовала она. Дочь успокаивала, упирая на то, что Миша Шишкин, ее одноклассник, непременно разберется. Марья Гавриловна тревожилась, что ожидается чиновник из Москвы и тогда пощады не будет. Авилов слушал, не вмешиваясь. Пассажирка принялась рассуждать в другом направлении и вспомнила о Шурке. К нему относятся снисходительно, как к чудаку, а чудаки с возрастом становятся опасны. Носится с бредовыми идеями, но может и осуществить. Мания заместить Пушкина Довлатовым — это от бескультурья. Масштабов не соотносит. Но пожалуйста, появляется же время от времени призрак, есть люди, которые его видели. Идея материализовалась, никто не может понять, что это. То ли оптический фокус, то ли инсценировка. А Шурина любовь, это же просто песня! Женщина сто лет замужем, да и сам он женат, а уверяет, что они суженые и все это только вопрос времени, мол, все равно они будут вместе.

— А что за женщина? — спросил Авилов, почему-то подумав о Нине.

— Не хочу сплетничать, — отговорилась Марья Гавриловна и добавила: — Она была на экскурсии.

Была, так может выступать Шуркиной соучастницей, если это его затеи, подумал Авилов. Замужних на экскурсии было двое. Рыжая бестия и сытая корова. Значит, это сытая корова, в ней есть томность и радующая простонародный глаз полнота. Кстати, Тамара и организовала экскурсию. Вах! Шайка.

У Авилова поднялось настроение, как всегда при встрече с очевидной глупостью. Он переключится на четвертую, сделал погромче музыку, из магнитофона полилось: «It’s а wonderful, wonderful life!». Остаток пути ехали быстро, на въезде в заповедник им в лицо светило неописуемой красоты солнце в оперенье сизых облаков, наполовину ушедшее за холм. Чего суетимся, воруем, пишем стихи, охотимся за женщинами, боимся милиции? От собственной малости суетимся, от ничтожности. Небесная картина перечеркнет тебя своей красотой, и это обидно. Хочешь, чтобы и тебе удивились, и ты природа, и ты чего-то стоишь. И на тебя надо полюбоваться. Красота затягивает, и начинаются мечты, соблазны, стихи.

Он понял, что соскучился по Нине за четыре часа. Бессмысленная трата бензина, а также фиолетовый закат, тоже практически бесполезный, сделали свое дело: захотелось счастья.

Глава 4 Самодеятельность

Наутро палило так, как порой бывает на исходе лета, когда наступает последний приступ жары перед окончательной сдачей веселого времени года. После завтрака, не сговариваясь, все оказались в купальне: и депутат, увивавшийся за Наташкой, и фурия с бледным художником, и восточная красавица Тамара без ангела, погрузившегося в рыбалку, и чиновник при культуре. Все были слегка возбуждены. Шишкина нашли чересчур простодушным для дела и столь тонкой компании свидетелей-преступников. Они гордились масштабом: рукопись Пушкина — это вам не шутки! Шум начнется обязательно.

Другое дело, что цель кражи казалась загадкой. Авилов в беседах не участвовал, следователь оставил его на десерт, на вторник, в 11.00, но и он согласился, что выгоды в деле не наблюдалось и даже из спортивного интереса проделывать такие штуки не стоило. Маньяк или извращение какое-то, а «распиливает» мутную историю Миша Шишкин из деревни Простоквашино. Авилов заметил сплоченность публики. Происшествие сблизило. Еще пару дней назад, на городище, все были сами по себе, а теперь присутствуют общие темы и повышенный взаимный интерес. Конечно. Ведь кто-то из них это все-таки сделал.

Чиновник с депутатом обсудили убыточность культуры. Огромные затраты, сомнительная прибыль. Пичугин, круглый и вальяжный, полагал, что заповедник устроен рационально, музей имеет постоянный приток посетителей, пансионат обеспечен приезжими, и речь лишь о том, как увеличить прибыль. Наташа возразила, что культура бесприбыльна по определению, а если ставить дело на экономическую основу, то заповедник превратится в зоопарк. Авилов подивился задиристости, ей явно хотелось спорить с жабой, но Алексей Иванович снисходительно усмехался и разглядывал золотые лакированные ноготки на ее ступнях. Пара критиков вполголоса переругивалась. С их стороны долетали гневные выкрики.

— Бессмысленный шутник! — восклицала рыжая.

— Да он меня раздражал, — отбивался художник.

— Это патология — так шутить. Нечего делать — займись переводом.

Авилов поймал на себе взгляд Гены и изумился. Правый глаз лохматого отправился к носу и, достигнув цели, как ни в чем не бывало вернулся на место. Он растолкал разомлевшую Наташку, но всезнайка отмахнулась: «Обычное блуждающее косоглазие!» Обычное! Что ж тут обычного! Дефекты внешности к добру не приводят. С другой стороны, самый странный из встречавшихся Авилову экземпляров выглядел вполне заурядно. Второй раз за последние дни ему припомнился «кавказский пленник», да минует меня судьба беглеца! «Замыслил я побег… замыслил я побег в страну… какую там страну?» Страна-то велика, да что по ней бегать?

Тамара, истомленная умными беседами, отправилась купаться, кокетливо призвав Авилова, и тот на пирсе даже поддержал ее за локоток, недооценив коварство восточной женщины. Побултыхавшись у берега, она вздумала его догнать, но, заплыв чересчур далеко, огласила тихие дубровы звериными воплями. Когда Авилов подплыл, она была не похожа на человека, хватала за шею и едва не отправила его к праотцам. Пришлось вмазать по уху, чтобы расслабилась. После недолгой битвы они добрались до места, где нащупывалось дно, но Авилов чувствовал себя так, будто он схватился с дьяволом и дьявол его повредил.

— Животное, — обронил он, плюхнувшись на полотенце рядом с Наташкой. — Безумное животное.

— Спаситель женщин, — улыбнулась Наталья. — Дамский угодник, Пушкин.

— Это была моя кличка…

— У тебя и кличка была? На зоне?

Авилов в ответ хлопнул ее по твердой попке. К ним подошла Тамара.

— Я ужасно себя вела, я должна извиниться.

Ну, хоть это поняла, спасибо!

— Макс будет вам благодарен.

Еще бы, спасти такое сокровище!

— Он не простит себе, что ушел на рыбалку.

Сильное преувеличение! Таких мужчин не бывает, выдает желаемое за действительное! На Тамару накатила откровенность, и им пришлось выслушать получасовую историю беззаконной страсти. Как Макс отвоевал красавицу у прежнего мужа, как до поры до времени процветал их бизнес, как их подставили и все прочее, все ужасы периода первоначального накопления. Авилов наконец подал голос:

— А почему вы не на Канарах, не в Анталии, не на Майорке? Любите Пушкина?