Сын
Шрифт:
— Ты слишком хороша.
— Но… — Она тронула там рукой, напоминая о моем конфузе.
— Это все в голове, — объяснил я.
— Потому что ты собираешься вернуться на эту ужасную войну за права работорговцев.
— Это война за свободу Техаса, — возразил я.
— Техас — это не Джефферсон Дэвис.
— Не стоит так говорить.
— А кто услышит?
— Я.
— Не будь идиотом. Можно сражаться за Техас, но не за плантаторов. Хотя сейчас я не уверена, есть ли разница.
— Похоже, в этом доме поселился фрисойлер, — пошутил я.
— Я сказала отцу, что он трус и рабство до
— Нет.
— Он предостерегал меня от тебя, еще с тех пор, как мне исполнилось двенадцать.
— Он сказал, что у меня дурная болезнь?
— Сказал, что если решу посмотреть в словаре это слово, то увижу рядом картинку с твоим портретом.
Я не нашелся что ответить.
— Шучу я, шучу, — хихикнула она. — Просто спросила. Расскажи о себе.
— Да нечего рассказывать.
— Я бы легла с тобой, даже будь у тебя сифилис. Я люблю тебя, а ты собираешься на войну.
Я не знал, что с ней делать.
— Итак, — требовательно произнесла она, — ты меня любишь?
— Господи Иисусе…
— Да шучу я, — опять вздохнула она. — Ну ладно, я пошла.
— Я умру глубоким стариком, — сообщил я.
— Не обижайся.
— И не думал.
— Ты его не бойся.
— Его я и не боюсь. Я боюсь того, что может случиться, если ты проведешь со мной слишком много времени.
— Ну, уверена, ты непременно удостоился бы этой чести, но, увы, опоздал лет на пять. Впрочем, ты наверняка уже обо всем наслышан.
Она принялась ритмично двигать бедрами. Мои руки задвигались в такт. Даже в тот момент я не был убежден, что поступаю правильно. Не хотел никого подводить. Но сказал себе, что она юная девушка и чувства ее испарятся стремительно, как утренняя роса.
Почти всю ночь мы резвились, а к утру она ускользнула к себе в комнату. Я ждал пламенных речей про то, что в глазах Господа мы теперь женаты, но она сказала только:
— Мама с отцом уезжают в Сан-Антонио.
Следующей ночью мы делали это еще несколько раз, и всякий раз я принимал меры предосторожности.
— Боишься, что придется на мне жениться? — заметила она.
— Я совсем не прочь жениться на тебе. — Вплоть до того момента я и не задумывался об этом, но тут понял, что говорю чистую правду, и нисколько не пожалел.
— Что ж, очаровательный способ делать предложение.
— Со мной ничего не случится, — продолжал я, не обращая внимания на ее слова. — Можешь не беспокоиться.
— Не говори так, прошу.
Я готов был сказать, что все в руках Божьих, что я закопал топор войны. Хотя с тем же успехом можно сказать, что все во власти Дьявола. И промолчал.
А потом нас направили в Канзас. Судья позвал меня к себе в кабинет. Небрит, волосы всклокочены, и видно, что спал в одежде. Он был во всех смыслах большой человек, и, если не считать рыжих волос, у них с дочерью не обнаруживалось ничего общего. Но сейчас я заметил, что у Мадлен его глаза и крупный рот, и почему-то мне стало от этого радостно.
— Ты почти покойник, — начал он. Вынул пистолет из ящика, швырнул его на стол. —
Я требовал, чтобы она призналась, что ты совратил ее, но она настаивает, что ты ни при чем. Это правда?— Да, — соврал я.
— Я сказал, что у тебя сифилис и у нее на лице появятся жуткие язвы.
— А это неправда, насколько мне известно.
— Я сказал, что ты спишь со шлюхами.
— Я уезжаю. Вам не о чем беспокоиться.
— Я-то не беспокоюсь, — фыркнул он. — Я тревожусь за свою дочь. По чести сказать, я в ужасе. И мне все это не по душе. Ты мне нравишься, но не рядом с Мадлен. Хотя она, к сожалению, всегда получает то, что хочет. Тебе придется на ней жениться.
— Я и собирался.
— Хороший мальчик, — вздохнул он. — Хороший мальчик.
Все это время он вообще не смотрел на меня. Только в окно. Я понимал, о чем он думает, — пытается вспомнить, где же совершил самую первую ошибку. Когда впервые взял меня в дом, когда спас меня от казни в Бастропе или позволив шляться здесь годами, вопреки косым взглядам соседей? В глазах его стояли слезы.
— Скажу страшное, Илай. — Он принялся прибирать бумаги на столе, складывать их аккуратными стопками, потом встал, подхватил кучку книг, которые валялись на полу, сколько я помнил, и понес их к полкам. — Не делай мою дочь вдовой. — Поглядывая на корешки, он аккуратно расставлял книги.
Когда я был уже в дверях, он окликнул меня:
— Хочу, чтобы ты понимал — я, конечно, хотел для дочери другой судьбы, Илай. Ты славный парень, и я люблю тебя, как сына, но я знаю, что ее ждет с тобой. Я хотел, чтобы она вышла замуж за человека обеспеченного, банкира, чиновника или янки. Не хотел, чтобы она жила в богом забытой хибаре и умерла в родах, или от гнилой воды, или упав с лошади, или чтоб ее застрелили индейцы и сняли скальп. — Он печально вздохнул: — Доченька моя…
— Обещаю.
— Ты не можешь, — опять вздохнул он. — Ты не можешь отвечать за то, что сделают с ней другие.
Сорок семь
Дж. А. Маккаллоу
Офис в Хьюстоне. Милтон Брайс в толстенных очках, изрядно полысевший, убеждает обратиться с предложением к «Браун и Рут». Но торговля нефтью угасает, какой смысл создавать новую компанию.
— Они строят плотины, военные базы, прочее в таком роде, — уговаривает Брайс. — Много работают с Инженерным корпусом [128] . Знаешь, Херман Браун умер…
128
Инженерные войска армии США.
— Да, я слышала.
— И Джордж теперь пытается сбыть бизнес с рук. Прямо сейчас. На этой неделе.
Его настойчивость утомляет.
— Ты запросто могла бы получить все предприятие за сорок. Будь у меня деньги…
Она решила обдумать предложение позже, но через несколько дней Эд Халлибартон перебежал ей дорогу, хотя его компания, как и вся отрасль, с трудом держалась на плаву. Джордж Браун продал бизнес за тридцать шесть миллионов долларов; в течение десяти лет оборот компании увеличился до семисот миллионов в год за счет строительства баз во Вьетнаме.