Сыновний бунт
Шрифт:
XI
Раннее утро в степи. Птичье пение и далекий неглохнущий говорок мотора. Куда ни глянь, хлеба и хлеба в своем светлом наряде, и надвое их рассекает отутюженный шинами тракт. По обочинам блеск росы на седой от пыли траве. Летит по полю «газик», трепещет парус, и в ды-хании встречного ветерка чувствуется то аромат скошенной травы и степного цветка, то горьковатый запах сгоревшего бензина…
Иван сидел за рулем, Ефим рядом. Сзади, поджав ноги и укрывшись плащом, дремала Ксения. Ефим задумчиво поглядывал на пшеницу. Молчал, пока не подъехали к озимому ячменю. Вдали показался трактор с жаткой. Следом потянулся свежий прокос с бугорком валка. От радости Ефим чуть приподнялся и крикнул — Погляди, Ваня! Янкульчане начали! Остановились возле прокоса. Ефим походил по свежему жнивью,
Уже завечерело, когда Иван и Ефим, побывав у доярок и на пруду, подъехали к вагону, одиноко маячившему в степи. Сюда же подошли с жатками четыре трактора. Эти работяги были завьюжены пылью и так разогреты, что им, казалось, не остыть и за ночь, и гусеницы у них, как подковы у ретивого коня, до блеска начищены землей и стерней… Моторы разом умолкли. Рулевые и косари, кто по пояс голый, кто в грязной, в остюках, майке, побежали к кадкам умываться. Ужинали тут же, у вагончика. В алюминиевых чашках кухарка подавала дымившуюся, только что из кастрюли картошку с кусочками мяса. Это была женщина молодая и веселая. Умела улыбнуться так загадочно, озорно повести бровью или подмигнуть так, что у иного влюбчивого механизатора замрет сердце. И имя у нее было ласковое, нежное — Людочка… Людочка угостила картошкой Ивана и Ефима и успела так откровенно посмотреть на сына Ивана Лукича, что тот смутился и нагнулся над чашкой.
Во время ужина Ефим так, между прочим, сказал, почему Иван из архитектурного института приехал в свое родное село и что он намеревается делать. Ужинавшие сразу умолкли, будто сообщение Ефима их озадачило и испугало. Кто начал закуривать, кто попросил у Людочки воды. Только шофер-водовоз по имени Антон, сидевший на дышле вагона и державший на коленях чашку, сказал
— Мужицкую житуху сам черт не перекроит и не переделает!
— Почему так судишь, Антон? — играя глазами, спросила кухарка.
— Потому, милая да привлекательная Людочка, что не всякое желание души и тела исполняется, — рассудительно ответил Антон, отдавая кухарке пустую чашку. — Не уходи, я зараз тебе поясню. К примеру, взять тебя. Бабочка собой, что и говорить, и лестная и заманчивая. На тебя, ты это знаешь, многие с завистью поглядывают и в душе, в мечтах своих бог знает что хранят, а дотронуться до тебя не могут… Почему? Мечта живет, а желание неисполнимое!
— Дурак ты старый, вот что я тебе отвечу! — под общий смех крикнула Людочка. — Ох, и язычок у тебя, Антон!.. Нашел сравнение!
— Верно, согласен с Людочкой, — сказал молоденький, низко остриженный тракторист, лежа на спине и глядя в небо. — Любовь с жильем не смешивай, это вещи разные…
Бывает, летом в лесу в сухую погоду какой нибудь зевака уронит горящую спичку, и чуть приметный огонек быстро превращается в пожар. Так случилось и тут, возле вагона. Стоило Ефиму сказать слово, как разговор, точно костер, поддуваемый ветром, стал раздвигаться и расти. Вслед за репликой молоденького тракториста послышались голоса одобрения и порицания. Начался спор…
— Известно, без жилья какая может быть любовь!
— С милым счастье и в шалаше… Известно тебе это?
— А сухой бы я корочкой питалась?..
— То в песне… Лирика!
— В жизни сперва появляется гнездо, а потом уже из яичек вылупливаются птенцы…
— Точнее, Софрон, сказать, любовь требует уединения, — рассудительно пояснил Антон. — А что такое уединение? Летом — поле, копна сена, куст «заячьего холодка», а зимой — хата… У меня недавно сын женился, а спать да миловаться с молодой женой ему негде. Тесно живем и спим все почти рядом. На одной кровати я с женой, на другой сын с невесткой, а в углу две дочки, тоже не дети… Вот тут и ухитрись насладиться любовью! Эти мои
молодожены, бедняги, всю ночь не могут ни пошептаться, ни поцеловаться… Беда! Вот, милая Людочка, и выходит — главнее всего жилище.— Пустомеля! — сердито сказала Людочка, унося чашки. — А Ефим о чем толкует? О том самом!
— Мне не веришь? — спросил Антон. — Тогда пусть тебе пояснит дядько Прохор… Мастер по части разъяснений!
Дядя Прохор, мужчина пожилой, заросший курчавой седой бородкой, работал на жатке. Он давно поужинал и теперь полулежал на вытоло-ченной стерне, курил. Услышал свое имя, чуть приподнялся на локоть и сказал
— Могу!.. Суть я понимаю так. Новые Журавли, сказать, желание Ивана Ивановича вызволить нас из землянок — дело стоящее, и к нему надобно двигаться. — Обратился к Ивану — Но тебе, сыну, как ты давно не жил в Журавлях, требуется побывать на нашем собрании, особенно на торжественном, и послушать речи. Каждый оратор непременно призывает шагать в коммунизм, а особенно усердствуют руководящие… Слушаешь и радуешься на словах настоящие коммунары! Но как только он сходит с трибуны, так нутро его сразу поворачивается к своему кублу… Приглядись, сколько за эти годы расплодилось у нас собственников, и каких! Залюбуешься! И опять же первыми к той собственности липнут руководители и показывают наглядный пример. Воздвигают дома, ставят изгороди, обзаводятся живностью — это мое, этого не трожь! И сооружают не мазанки, не хатенки, как у меня или у пятого — десятого, а такие домашности, каких и кулаки не имели. И опять же лепятся подальше один от другого. Или им стыдно глядеть друг другу в очи? Или призыв шагать в коммунизм — это не для них, а для чужого дядька?.. Через это, Иван Иванович, как я понимаю, и не осуществится твой проект…
— Дядя Прохор, и чего это вы такую темную ноченьку нарисовали? — спросил молоденький тракторист, все так же задумчиво глядя на небо. — Пусть кто-то построил дом. И что из этого? Если взяться, то можно такие планы осуществить…
— Планы планами, меня интересует одна штуковина, — заговорил Антон. — Допустим, возьмемся, как советовал Николай, и сметем с лица земли теперешние халупы. А что на их место поставим? Какое жилище на будущее облюбуем?
— Посоветоваться бы с теми, кто в новых домах будет жить, — мечтательно сказал Иван. — К примеру, с вами. Как вы полагаете, какой тип дома лучше всего подошел бы, скажем, к Журавлям?
— Шут его знает, — со смехом ответил Антон. — Рази я об этом думал?
— А я отвечу! — Молоденький тракторист быстро поднялся. — Лучше всего дома двухэтажные. И вид и вообще!
— И такое, Коля, придумал! — возразил дядя Прохор. — Что получится? Один хозяин внизу, а другой наверху… Не годится такая дележка!
— В таком доме, квартира для одной семьи будет и на первом и на втором этажах, — пояснил Иван. — Представьте себе двухэтажный дом — весь он ваш, от низу до верху. — Иван указал на Прохора. — Вы в том доме хозяин, у вас есть крыльцо с улицы и выход на огород. Но рядом стоит точно такой же дом с комнатами на первом и втором этажах — это дом ваш. — Иван указал на Антона. — Рядом — еще дом. Такая блокировка домов-квартир, соединенных общими стенами и одной крышей, очень экономична и удобна для жизни.
— Да, заманчиво!
— Поглядеть бы, как оно выглядит натурально.
— Хохол глазам не верит. Ему пощупать надо!
— Нечего наперед выскакивать! Сперва проложить бы водопровод да вызволить наших баб из-под коромысла. Срам!
— Верно! Егорлык под боком, а воду носим на коромыслах.
— А пекарня? Спечь хлеб — это же мука му-] ченическая. Дров нет, бурьяном печь не нака-! лишь, и каждая хозяйка со слезами печет хлеб.
— О пекарне помолчал бы. И в Журавлях и. на хуторах нет ни клуба, ни приличной школы, ни бани, ни больницы… А вы — двухэтажные дома!
— Именно дома! — Из вагона вышел высокий, стройный мужчина. — Если мы в ближайшие годы сельское жилье не подравняем к городскому, разбегутся специалисты. Кому, скажите, инте-ресно жить в землянке, без каких бы то ни было удобств? Без людей с образованием колхозам не обойтись, и жилье — это проблема. И очень хорошо, что к нам заглянул архитектор и что мы, начав косовицу, можем поговорить о будущем, Антон тут горькую правду сказал, когда говорил о своем женатом сыне. И от этой правды никуда не уйдешь. Ох, как же далеко мы отстали от горожан!