Сыновья Ананси (Дети Ананси) (Другой перевод)

Конечно же, у него был дом, хотя на какое-то время этот факт от него ускользнул. И тогда он вернулся на Максвелл-гарденс и немного удивился, увидев, что в его спальне горит свет.

Когда он подошел к дому, занавески были задернуты. Но в окне двигались силуэты. И оба он узнал.

Они приблизились друг к другу и слились в единую тень.

И Толстяк Чарли завыл, жутко и протяжно.

* * *

В доме миссис Данвидди было множество пластиковых зверушек. Пыль медленно кружилась в воздухе, словно, приноровившись к солнечным лучам более неспешных времен, не могла приспособиться к изменчивому современному свету. Диван был прикрыт прозрачным пластиковым чехлом, а стулья поскрипывали, когда на них садились.

В доме миссис Данвидди использовалась жесткая туалетная бумага с ароматом сосны. Миссис Данвидди была бережлива, но жесткая туалетная бумага с ароматом сосны была выше экономии. В наши дни вы еще можете купить такую бумагу, если готовы потратить время на поиски и переплатить.

В доме миссис Данвидди пахло фиалковой водой. Это был старый дом. Люди забыли, что дети флоридских поселенцев были глубокими стариками, когда на Плимут-рок высадились суровые пуритане. Дом тоже этого не помнил; его построили в двадцатых годах двадцатого века, во время мелиорации флоридских земель, в качестве выставочного экземпляра, представлявшего гипотетические дома, которые остальным покупателям земли так и не довелось построить на делянках, расположенных в крокодильих болотах [26] . Дом миссис Данвидди пережил даже ураганы, не потеряв ни единой черепицы.

26

«…гипотетические дома, которые остальным покупателям земли так и не довелось построить на делянках, расположенных в крокодильих болотах…» Имеется в виду известная мошенническая схема, когда ничего не подозревающим инвесторам продаются заболоченные участки. Сами инвесторы либо не знают о заболоченности, либо предполагают, что эти участки будут в обозримом будущем осушены и стоимость земли вырастет. В5реальности этого, увы, не происходит.

Когда в дверь позвонили, миссис Данвидди начиняла маленькую индейку. Она чертыхнулась, сполоснула руки и направилась к входной двери, взирая на мир сквозь очки с толстыми-претолстыми линзами и не отнимая левую руку от стены.

Она приоткрыла дверь и вгляделась.

– Луэлла, это я, – сказала Келлиэнн Хигглер.

– Входи.

Миссис Хигглер прошла за миссис Данвидди на кухню. Миссис Данвидди сунула руки под кран, чтобы вернуться к кусочкам непропеченого кукурузного хлеба, которые она заталкивала в индейку.

– Кого-то ждешь?

Миссис Данвидди издала неопределенный звук.

– Всегда лучше быть наготове, – сказала она. – Может, расскажешь, что происходит?

– Паренек Нанси. Толстяк Чарли.

– И что с ним?

– Ну, я рассказала ему про брата, когда он был здесь на прошлой неделе.

Миссис Данвидди вытащила руку из индейки.

– Это не конец света, – сказала она.

– Я рассказала, как с ним связаться.

– Ох, – сказала миссис Данвидди. Она умела одним междометием выразить все свое неодобрение. – И?

– Он вернулся в Ханглию. Парнишка в тупике.

Миссис Данвидди набрала в руку влажных комочков и с такой силой вогнала их в индейку, что у той выступили бы слезы на глазах, если бы они у нее были.

– И теперь не может от него избавиться?

– Не может.

Острый взгляд сквозь толстые линзы.

– Я уже делала это однажды, – сказала миссис Данвидди. – И повторить не смогу. Так уже не получится.

– Знаю. Но мы должны что-то сделать.

Миссис Данвидди вздохнула.

– Правду говорят: если живешь слишком долго, пожнешь все, что посеял.

– А есть другой способ?

Миссис Данвидди закончила нашпиговывать индейку, закрепила лоскуты кожи шпажками и завернула птицу в серебристую фольгу.

– Я прикидываю, – сообщила она. – Я засуну птицу в духовку завтра утром. К обеду она будет готова, вечером я поставлю ее разогреваться, так что к ужину она как раз поспеет.

– И кого ты ждешь на ужин? – спросила миссис Хигглер.

– Тебя, – сказала миссис Данвидди. – Зору Бустамонте, Беллу Ноулз. И Толстяка Чарли Нанси. К тому времени как парень доберется сюда, он нагуляет отменный аппетит.

– Он едет сюда? – спросила миссис Хигглер.

– Ты не слушаешь меня, девчонка! – сказала миссис Данвидди.

Только миссис Данвидди могла назвать миссис Хигглер девчонкой, не выглядя при этом глупо. – А теперь помоги мне затолкать индейку в холодильник.

* * *

Будет уместно упомянуть, что для Рози это был самый чудесный вечер в ее жизни: волшебный, идеальный, прекрасный во всех отношениях. Она не могла сдержать улыбку, даже если бы захотела. Еда была изумительная, а когда они поели, Толстяк Чарли пригласил ее танцевать. По настоящей танцплощадке, под звуки маленького оркестра, скользили люди в одеждах пастельных тонов.

Ей казалось, будто они перенеслись в иную, более благородную эпоху. Рози с пяти лет увлекалась танцами, но танцевать ей было не с кем.

– Я и не знала, что ты умеешь танцевать, – сказала она ему.

– Ты многого обо мне не знаешь, – ответил он.

И она почувствовала себя счастливой. Очень скоро она и этот мужчина поженятся. Она многого о нем не знает? Отлично. У нее впереди целая жизнь, чтобы узнать его получше. Чтобы узнать о нем все.

Она обратила внимание, как другие женщины и другие мужчины смотрели на Толстяка Чарли, когда она шла с ним рядом, и была счастлива оттого, что он держал ее под руку.

Они шли через Лестер-сквер, и Рози видела, как светят им звезды, яркому мерцанию которых не мешали даже уличные фонари.

На краткий миг она задумалась, почему прежде Толстяк Чарли был совсем другим. Иногда, где-то в глубине души Рози подозревала, что, возможно, продолжает встречаться с Толстяком Чарли лишь потому, что он так не нравится ее матери; что она сказала ему «да», когда он сделал ей предложение, лишь потому, что ее мать определенно хотела, чтобы она сказала «нет»…

Толстяк Чарли водил ее однажды в Вест-Энд. В театр. Это был сюрприз на день рождения, но вышла неразбериха с билетами, то есть выяснилось, что билеты у них на вчерашнее число; администраторы – понимающие и очень любезные – помогли Толстяку Чарли найти место за колонной в партере, Рози же досталось место на балконе прямо за беспрестанно ржущим девичником из Норвича. С учетом всего этого нельзя сказать, что было очень здорово.

Зато этот вечер был волшебным. В жизни Рози случалось не так много идеальных моментов, но сколько бы их ни было, теперь стало на один больше.

Ей так нравилось то, что она чувствовала, когда была с ним!

А когда танцы закончились и, пошатываясь, они вышли на улицу, а голову кружило от танцев и шампанского, Толстяк Чарли – почему, подумала она, Толстяк? ведь он совсем не толстый – приобнял ее и сказал: «А теперь мы поедем ко мне», – голосом таким глубоким и настоящим, что у нее внутри все задрожало; и она ничего не сказала о том, что ей завтра на работу, что когда они поженятся, у них будет много времени для всего такого, она вообще ничего не сказала, хотя беспрестанно думала о том, как сильно желает, чтобы этот вечер не кончался, и как сильно-пресильно ей хочется, нет, необходимо поцеловать этого мужчину в губы и обнять его.

И вспомнив, что она должна что-нибудь ответить, она сказала «да».

В такси на пути к нему домой она держала его руки в своих руках, льнула к нему и смотрела на него в свете встречных автомобилей и уличных фонарей.

– У тебя ухо проколото, – сказала она. – Почему я раньше не замечала, что у тебя ухо проколото?

– Эй, – сказал он, улыбаясь, голосом как у гитары, настроенной на октаву ниже, – что я, по-твоему, должен думать, если ты никогда не замечала таких вещей, хотя мы вместе уже, хм, сколько времени?