Сыновья человека с каменным сердцем

Господин Зебулон находился под башмаком у жены. Он и сам это признавал, хотя уверял, что так дело обстоит лишь в домашней обстановке. Каждый настоящий мужчина, неизменно добавлял он, должен быть под каблуком. Это как бы дополняет облик человека с непреклонным характером. Вне домашнего очага, ка арене политической борьбы – он твердокаменная скала, а в семье – нежно тающее сливочное масло; перед неприятелем – грозный лев, с глазу на глаз с женушкой – воркующий голубь; для всего мира – его высокоблагородие, а для своей супруги… Лишь ей одной дозволялось фамильярное обращение: «Послушай, Зеби!»

И это – вовсе не слабость. Скорее – добродетель, имеющая к тому же веское основание. Ведь супруга – единственное существо на свете, которое осмеливается говорить его высокоблагородию чистую правду, тогда как прочие смертные на это не отваживаются и предпочитают молчать.

Но супруга Зебулона не просто осмеливалась говорить правду. Она, можно сказать, только этим и занималась. Больше того, самой главной ее заботой было придумать, какие именно истины должна ока выложить своему милостивому супругу и повелителю. В этой области госпожа Анна обладала исключительный искусством. Не умея ни читать, ни писать, она в любой момент была готова преподать Зебулону нужный урок. Уроки эти служили для него чем-то вроде экзамена.

В критических обстоятельствах Зебулон привык обращаться к жене, как к оракулу, испрашивая у нее совета. И слово сидевшей на месте провидицы звучало для него куда более убедительно, чем звучал в былые времена голос сивиллы.

А наиболее критические обстоятельства возникали тогда, когда господин Зебулон доводил до сведения госпожи Анны, что он отважился пригласить в дом гостей.

Среди многочисленных добродетелей супруги Зебулона не последнее место занимала склонность к бережливости. Поэтому к гостям она отнюдь не благоволила. Каждый по ее мнению, должен обедать у себя дома. Бессовестно рассчитывать, что кто-то выкармливает чудеснейших пулярок и каплунов с единственной целью потчевать ими других. А сколько беготни и хлопот, когда нагрянул гости! Правда, сама госпожа Анна все равно не сдвинется с кушетки, на которой возлежит. Но ведь и от девиц мало проку» Каждый раз надо выдавать чистые скатерти и салфетки. Да еще кухарка, как, назло, подает на стол с изрядным опозданием, что окончательно может выбить человека из колеи, а главное, приходится жертвовать послеобеденным сном. Больше того, нужно проводить весь вечер с гостями, вместо того чтобы спокойно лежать в постели, а госпоже Анне стоит большого труда не задремать прямо за столом: веки у нее слипаются, все существо просится на покой!

Все это отлично знакомо господину Зебулону. Поэтому, собираясь осведомить супругу о предстоящем визите гостей, он старается предварительно рассказать ей какую-нибудь приятную, смешную или возбуждающую любопытство новость. С увлечением рассказывая занимательную историю, он незаметно, исподволь сообщает и то, что касается гостей: кто именно придет, сколько человек, до какого часа они засидятся.

Вот и сейчас он врывается в покои госпожи, держа в руках распечатанное письмо.

– Ну и везет мне! Поистине везет! Кто еще может похвастаться такой удачливостью? Она преследует, находит меня всюду, куда бы я ни прятался. На, читай!.. Вот, видишь… Не успело венгерское правительство назначить меня правительственным вице-комиссаром комитата с окладом в две тысячи пятьсот форинтов, не успел я сделаться «его высокоблагородием», располагающим всей полнотой власти и правом распоряжаться жизнью и смертью людей, как уже прибыло другое письмо – от его высокопревосходительства, моего друга Ридегвари. По поручению венского правительства, он предлагает мне пост верховного комиссара всего северного края с окладом в шесть тысяч форинтов, а именовать меня с окладом «его превосходительство». Вот оно, это письмо! Его привез из Вены сам Салмаш. Он теперь разъезжает повсюду!.. Что ж мне делать? Какое принять предложение?… Пештского правительства? Или венского?

Зебулон полагал, что госпожа Анна с ее практическим умом должна была ответить, что следует ухватиться за предложение, сулящее больше выгод. На этот случай он уже заранее приготовил пространную патриотическую речь. Но не тут-то было! Его постигло сильнейшее разочарование. Госпожа Анна оказалась еще простодушнее чем он предполагал.

– Не нужно мне ни того, ни другого, – ответила она. – Лучше бы ты, Зеби, вовсе не ввязывался в эти дела. В наше беспокойное время умнее держаться в стороне. Покорнейше благодарю за высокую честь величаться ее высокоблагородием и даже ее превосходительством, если нас при этом объедают и разоряют! Ты-то вечно в разъездах и многого не замечаешь. Зато я, сидя дома, вижу все. С той поры как ты заделался его высокоблагородием, не бывало дня чтобы за нашим столом не сидело пять-шесть гостей» Лучше бы ты уж получил такую должность, когда бы не тебе приходилось угощать людей, а тебя бы самого угощали, да еще бы подарки приносили. Взгляни на жену старшего судьи! У нее не жизнь, а масленица. Когда у нас были крепостные, в доме всегда был достаток. А нынче от мужика не дождешься ни яиц, ни масла – все приходится покупать за деньги. Огород полоть – и то не придет ни одна баба: теперь, говорят, свобода. В земле промерзло не меньше десяти мешков картошки – никто не ходит на барщину. Нечего сказать, хороша свобода! Сами скоро с голоду помрем. А ведь за один только прошлый год мужики задолжали нам триста дней баршины. Но они их даже и не собираются отрабатывать. И вдобавок вы забираете в солдаты, в национальную гвардию самых дюжих наших батраков! Не нынче-завтра нам придется самим доить коров, мотыжить землю, чистить лошадей. А в довершение всего, тебе не миновать идти на войну. Дело кончится тем, что тебя пристрелят, и я останусь одна-одинешенька с этакой-то уймой девиц!

Зебулон видел, что госпожа Анна старается всеми силами избавиться от нашествия гостей.

– Послушай, жена… Ты плохо в этом деле разбираешься. А раз не понимаешь, не рассуждай. Тут – высокая политика.

– Чего это я не понимаю? – вспылила госпожа Анна. – Я во всем разбираюсь не хуже тебя. И в высокой политике тоже толк знаю.

Однако господин Зебулон был твердо убежден, что супруга не имеет о ней никакого представления.

– Если так. скажи, как ты ее понимаешь? – с легким ехидством спросил он.

– Сначала ты скажи! – покраснев, огрызнулась госпожа Анна.

– Что ж, скажу! – воскликнул господин Зебулон. – Суть высокой политики в том, как нам поудачней выдать замуж всех наших дочерей.

Уж о чем о чем, а об этом госпожа Анна готова была говорить и днем и ночью.

– Пожалуйста, не думай, что у меня какое-то глупое пристрастие бродить по горам и долам, заставлять солдат стоять навытяжку, шить им мундиры, выпекать солдатский хлеб, С этим приходится так или иначе мириться. Как тебе известно, Тихамер, который был женихом Каролины Пиа, ушел в венгерскую армию, – там сейчас не требуется вносить никакого залога, – и стал уже капитаном. Лацко, что засматривался на Адалгизу, получил должность в венгерском министерстве и теперь мог бы жениться. Сумасбродный поэт Бени, писавший любовные стишки Либуше, строчит в газету в Пеште и тоже пристроился к делу. Бендегузелла может пока немножко подождать. Но как быть с Кариклеей? Еще когда она была крошкой, мы называли ее принцессой, обучали игре на фортепьяно и мечтали, что она выйдет замуж за знатного дворянина. И наконец такая возможность представилась! И какая партия, истинная находка! Я всегда говорил: благодаря нашим старинным связям Кариклея должна выйти замуж за одного из сыновей Барадлаи. Старый граф был моим закадычным другом, а Ридегвари – единомышленником. Но старик умер, а Ридегвари оказался не у дел. Дом Барадлаи изменился до неузнаваемости, все вдруг превратились в вольнодумцев и патриотов. Что было мне делать в подобных обстоятельствах? Один в поле не воин. Недавно из Вены вернули самого младшего барича Енё. Ее сиятельство госпожа Барадлаи сама ездила за ним. Глупейшая история: барич вздумал жениться на девице дурного поведения. Но семейство этого не допустило. Его водворили домой и прилагают все старания поскорей женить на какой либо благородной, благовоспитанной барышне, чтобы он окончательно выкинул из головы свою бывшую пассию. Когда Кариклея присутствовала на помолвке барича Эдена, вдова видела ее, и наша дочка ей очень понравилась. И вот нынче мой друг Эден, верховный правительственный комиссар, пожалует сюда, в наш дом!.. Все это ты и растолкуй, пожалуйста, Кариклее, Ну, уразумела теперь что к чему? Видишь, голубушка моя, как обстоит дело?

Зебулону все же удалось овладеть редутом.

Госпожа Анна молча улыбнулась и даже позволила мужу чмокнуть себя в пухлые щеки.

– Так-то, милый мой голубчик! – воскликнул господин Зебулон, нежно потрепав по круглой физиономии свою супругу. – Надеюсь, тебе теперь понятно, в чем суть высокой политики? Не правда ли?

Вместо ответа, звякнув связкой привешенных к поясу ключей, госпожа Анна кликнула по очереди всех дочек и приказала им, не мешкая, поскорее приняться за дела в кладовой, на кухне, в погребе и на птичьем дворе. Кариклее велено было поспешить в гардеробную. Хозяйка была окончательно покорена.

– Это, любушка, ты моя голубушка, и есть высокая политика! – еще раз с победоносным видом повторил господин Зебулон. – Если все женихи моих дочерей служат в мадьярском стане. – один капитаном, другой чиновником, третий журналистом, а четвертый и вовсе доводится младшим братом верховному комиссару, – значит, нужно где-то служить и мне. И уж, конечно, не там, где мне сулят шесть тысяч форинтов жалования; придется удовольствоваться всего лишь двумя с половиной. Мне волей-неволей приходится быть патриотом. Только человек, имеющий пять дочерей, по-настоящему понимает, что такое высокая политика.

Но госпожа Анна не совсем доверяла этой высоте. Оказывается, она смотрела дальше.

– Все это, конечно, так. А вдруг австрийское правительство прогонит мадьярское? Или Тихамера подстрелят, и он помрет? Что будет, если Лацко посадят за решетку, а Бени выгонят из редакции, и он убежит куда-нибудь в Азию? Или тебя самого схватят за шиворот? Что тогда станется с нашими дочками? И со мной? Да и с тобой тоже?

Этот каверзный вопрос привел господина Зебулона в замешательство; он заходил взад и вперед по комнате. Оставить его без ответа было невозможно.

– Видишь ли, – упавшим голосом обратился он к своей подруге. – Я ведь еще ничего определенного моему другу Ридегвари не сказал. Потолкую с Салмашем.

Заботясь прежде всего о своей собственной особе, господин Зебулон откликнулся на обращение Ридегвари чрезвычайно туманным, двусмысленным письмом и вручил его господину Салмашу, который где-то – ему лучше знать где – когда-нибудь да встретится снова с его превосходительством. В то же время Зебулон прибег к мудрой предосторожности: проставил под письмом только свои инициалы, на случай, если оно попадет не в те руки.