Сыны Императора (антология)

Существо лежало на твердом холодном камне и смотрело на эту машину.

«Что я такое? Я — этот номер? Я… Четвертый?»

Нет, он — не номер. Он был твердо уверен. У него есть имя. Оно пришло к нему без приглашения.

Он сжал скользкие от амниотических гелей кулаки и встал на ноги, которые никогда не использовал прежде.

— Я Пертурабо! — возвестил он горам.

Как и следовало ожидать, примарх отсутствовал на Олимпии.

Вокс-связь с диспетчерскими башнями была запутанной. Так продолжалось еще долгое время после того, как приземлился корабль. Оказалось, они прибыли в самое неподходящее время: Даммекос — имперский губернатор и отец Пертурабо — недавно умер, и государство пребывало в потрясении. Почему их не известили об этом до посадки, оставалось лишь догадываться. Это грозило их миссии катастрофой. Оливье предположил, что приемная сестра Пертурабо — Каллифона — унаследует губернаторский пост, но олимпийская политика была крайне сложной, и супруги Ле Бон очутились в разгаре ожесточенных споров.

Они трижды отсылали пакеты данных, содержащие всю документацию, трем разным органам власти. Разговоры быстро скатились до пререканий. В конце концов вызвали представителя IV легиона. Беседа с этим человеком-слугой оказалась краткой и ничего не обещающей.

Летописцев заставили прождать несколько часов. С этого все всегда и начиналось. Их никогда не ждали.

Ле Боны остались у себя на корабле. Полеты на орбиту и с орбиты подлежали обязательному контролю на большинстве цивилизованных планет, и особенно в мирах легионов. В текущих обстоятельствах была вероятность, что летописцам не удастся покинуть космопорт. С другой стороны, попытайся они это сделать, власти могли просто позволить им затеряться в городах, где они станут проблемой для кого-то еще. Здесь, в порту, они были занозой, а занозы редко оставляли на месте. Так что они тянули время, намеренно превратившись в источник раздражения.

— Кто-нибудь придет, чтоб отделаться от нас, — сказал Оливье.

Мог бы и не говорить: именно так происходило множество раз в прошлом. Марисса уважала мужа за изворотливость, пока из-за долгого общения с легионерами тот не стал считать все свои качества ничтожными. Люди не в силах тягаться с богами.

«Я — маленький человек, — подумал он, — и я слишком устал, чтобы расти дальше».

Ле Боны ждали у подножия единственной аппарели пустотного корабля. Из вентиляционных отверстий по мере охлаждения двигателей вырывался газ. Стоял ранний вечер и облака загрязнения от космопорта казались коричневыми в последних лучах света. На западе бледно-голубая полоска неба подпирала силуэты гор со срезанными вершинами. На востоке сквозь дымку пробивались звезды.

Все космопорты походили друг на друга. Каждый состоял из открытых равнин с твердым покрытием, разделенных на посадочные площадки и сходни. Они вмещали все виды кораблей. Суда малой дальности, вроде того, на котором прибыли супруги, почти всегда объединялись с лихтерами «поверхность — орбита» и исключительно атмосферным транспортом, вдали от настоящих средств транспортировки. Повсюду на искусственных равнинах теснились гигантские подъемники, военные корабли и грузовые лебедки, чьи размеры превышали даже здания. В самом деле, слишком большие, чтобы их мог вместить человеческий разум. Их существование было неоспоримым, но мысль, что они способны летать, вызвала у Оливье головокружение. Подобно горам, окружающим порт, корабли казались не транспортом, а частью пейзажа.

Порты различались в деталях. Чтобы разместить их, ландшафт всякий раз меняли по-своему. Даммекос производил особенно сильное впечатление. На Олимпии практически не имелось ровной земли, поэтому для его строительства расчистили целый горный хребет. Вершины сровняли с землей, а их щебнем заполнили долину между ними. Два пика сохранилось в измененной форме — из них изваяли гигантские статуи легионеров Астартес, застывших на страже у входа в космопорт.

— Он гиперкомпенсирует [5] , — кивнул Оливье в сторону колоссов. Они были изображены превосходно, в живых, динамичных позах. — Сотни миллионов тонн камня сбалансированы так, чтобы не падать. И посмотри-ка, это ведь не просто украшения, но и фортификационные сооружения. Пушки вместо глаз. Как чудно!

5

Компенсация — защитный механизм психики, заключающийся в бессознательной попытке преодоления реальных и воображаемых недостатков.

На саркастичную реплику супруга Марисса откликнулась в своей раздражающе благостной манере:

— Изумительные произведения искусства!

— Правда? Не кажется ли тебе, что он слишком усердствует?

— Имей чуть больше уважения, — пожурила она.

«У тебя-то самой его хоть отбавляй», — подумал Оливье.

— Возрадуйся. Нам предстоит написать новую книгу! Нас ждет новое приключение! — воскликнула Марисса. — Подумай, как много мы скоро узнаем о Пертурабо. Мы напишем официальную хронику его жизни. Нет чести выше этой.

«Я больше не хочу этой чести».

— Это не то, чему я мыслил посвятить свою жизнь, — произнес он вслух.

— Ты должен радоваться. Помнишь Фулгрима?

Оливье кивнул:

— Единственный, кто уделил нам достаточно времени.

— Он понимал, почему это столь важно, — сказала Марисса. — Такое могло бы случиться вновь.

Ле Бон взглянул на нее:

— Не думаю.

— Тогда поведай мне, что ты думаешь, мой дорогой муж. В последнее время ты рассказываешь мне так мало.

Уж не наблюдал ли он только что вспышку раздражения? Летописец надеялся, что да: это оправдало бы его собственные приступы досады.

Оливье сделал резкий вдох через нос.

— Фулгрим тщеславен. Ему слишком не терпелось поведать нам, какой он расчудесный. Будто ребенок, хвастающийся своими драгоценными сокровищами.

— Нельзя сравнивать примархов с детьми! — возразила она.

«Но ведь они и есть дети», — подумал Ле Бон. Он вспомнил напыщенное самодовольство Фулгрима. Несмотря на все совершенство, которое приписывалось ему по умолчанию, примарх, казалось, отчаянно жаждал похвалы. Легкомысленный пустозвон. Оливье отвлекся, припомнив ту встречу.

Такая отчужденность накатывала на него все чаще.

— Ты меня слушаешь? — вопросила жена.

Он часто отвечал ей мысленно. Высказать свои соображения означало нарваться на спор. Оливье забыл, что никто, кроме него, не слышит этих внутренних замечаний. Он опять заставлял ее ждать и, наверное, казался грубым.

— Оливье!

— Извини. Я устал.

— Ты раздражен! — засмеялась Марисса. Этот звук действовал на нервы. — Муженек, тебе не нравится ни то ни другое. Ты недоволен, когда наши информанты не желают с нами говорить. Ты недоволен, когда они с нами говорят. Но ведь наверняка кто-то из них тебе симпатичнее, чем другие?

— Вулкан. Не болтает ерунды. Здравомыслящий.

— Мы едва ли провели с ним час.

— Этого хватило, — сказал Оливье.

Возможно, маловато для того, чтобы написать достоверную книгу, — а впрочем, когда подобное им удавалось? — но Ле Бон и лишних пяти минут не выдержал бы под прицелом горящих красных глаз. В остальном же Вулкан оказался занудным малым, чересчур серьезным.

— А что насчет Дорна? Он тебе понравился?

— Нет, — сказал Оливье. — Как вообще кому-то может понравиться любой из них? Примархи, может, и потрясают воображение, но как люди они ужасны.

— Они существуют не затем, чтобы нам нравиться.

— А зачем же тогда? Чтобы им поклоняться? — резко спросил он.

Марисса выглядела уязвленной.

— Оливье, я не знаю, что на тебя нашло. У нас ведь чудесная жизнь. Мы с тобой создали пять из этих книг.

«Пять томов поверхностных догадок, трудных, но бесплодных исследований и утомительных спекуляций, выдаваемых за факты».

Лоргар наотрез отказался от встречи с ними. Леман Русс даже не позволил им ступить на поверхность Фенриса. У Оливье не было ни малейшего желания приступать к шестому тому.