Сыны Несчастья

Я протянул руку за красивым, немного сморщенным яблоком, и только приготовился укусить его, как дверь в комнату открылась, и я увидел человеческую фигуру в профиль. Мессер Пейре Отье. Я резко вскочил, опередив Гийома Эсканье, чуть не перевернул лавку, толкнул своего соседа. Добрый человек стоял в дверном проеме, и в падающем на него свете я видел худощавый, темный и прямой силуэт в ореоле седых волос. Он поднял руку.

Я услышал в его голосе дружеский смех.

— Пусть Бог благословит вас, — сказал он.

ГЛАВА 10 ТЕМ ЖЕ ВЕЧЕРОМ

Еретик мне сказал тогда: Пейре, я счастлив встретить тебя! Мне говорили, что ты хочешь стать добрым верующим, и если Богу будет угодно, и ты поверишь

тому, что я хочу сказать тебе, я покажу тебе дорогу к Спасению Божьему, как Христос показал Своим апостолам, которые не лгали и не обманывали… Есть две Церкви, одна гонима и прощает, а другая владеет и сдирает шкуру… Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье, июнь 1324 года

Раймонд Пейре тоже поднялся. Он подошел ко мне, взял меня за локоть и сказал, чтобы я пошел с ним к Мессеру Пейре Отье. Он подтолкнул меня к двери, где добрый человек встретил меня с улыбкой. И уже тогда добрый человек сам взял меня за руку, отвел в комнату, усадил рядом с собой на сундук, у изножия ложа, и долго смотрел на меня, не отпуская моей руки. Раймонд Пейре сел напротив нас, а Гийом Пейре — Кавалье и Мартин Франсе вышли. Дверь за ними закрылась. Мы остались одни, хозяин дома, добрый человек и я. Мы сидели в комнате, хорошо освещенной многочисленными свечами.

— Пейре, — сказал мне добрый христианин, — Пейре, я очень рад видеть тебя.

Он снова улыбнулся. Во мне гудела какая–то огромная пустота. Это странное лицо, странная улыбка, одновременно сердечная и лукавая, улыбка, притягивающая улыбку. Мое сердце билось так, что едва не разрывалось, но мне было все равно. Я словно тонул в этом улыбающемся взгляде, тянулся к этому удивительному человеку. Мессер Пейре Отье, нотариус Монсеньора графа де Фуа и человек Божий. Он и в самом деле так стар? Он был весь седой, и возраст, несомненно, оставил на нем свой отпечаток. Он не выглядел таким солидным, красивым, темноволосым мужчиной, как его брат Гийом. Он казался словно бестелесным, однако его жесты были живыми и ловкими, а осанка преисполнена величия. Сидел он очень прямо, его тело не ощущалось под широким синим одеянием, а его бледные сухие руки были сложены на коленях. Я сразу же заметил его прозрачную, подобную пергаменту кожу. Но его синий взгляд сиял, словно у юноши, оживляя и освещая тонкие и энергичные черты, преисполненные интеллигентности и благородства. И у него был очень решительный подбородок. Я смотрел на его благородной формы нос, словно вбиравший в себя все запахи жизни, подвижный тонкий рот, его точеные губы, произносившие слова. Я все никак не мог отделаться от абсурдных мыслей о том, что он чисто выбрит — только легкий белый пушок серебрил лицо и подчеркивал гладкость щек цвета слоновой кости. И тогда он с обезоруживающей улыбкой, неожиданно меняющей его суровое лицо, повторил слова приветствия, но это были и слова веры, которых я ждал с самого детства — и эти слова проникали мне в самую душу, в ее недоступные, интимные глубины. Я слушал его чистый голос, переворачивающий меня всего.

— Пейре, я по–настоящему счастлив! Мне говорили, что ты хочешь стать добрым верующим, и я, если Богу будет угодно, поведу тебя дорогой Спасения, как Христос повел Своих апостолов, которые не лгали и не обманывали. И это мы следуем этой дорогой, и я скажу тебе причину, по которой нас называют еретиками: это потому, что мир ненавидит нас. И неудивительно, что мир ненавидит нас, как написал евангелист Иоанн, ибо также он ненавидел и Господа Нашего и преследовал апостолов Его. И нас самих он ненавидит и преследует за Слово Христово, которого мы стойко придерживаемся. Преследует за правду.

И говоря так, этот человек смотрел мне прямо в лицо, и я забыл всю свою стеснительность. И когда я слушал его и смотрел ему в глаза, я чувствовал, что мы связаны какими–то неощутимыми, но все же неразрывными нитями. Я знал, что передо мною человек Божий, истинный христианин. Я знал, что он имеет власть спасать души, что он спасет и мою душу. Я знал, что он преисполнен мужества, а его жизнь полна опасностей. Его голос звучал с убедительной силой. И я слушал его слова.

— Ибо тех, кто желает добра и твердо хранит свою веру, враги, когда они окажутся в их власти, распнут и побьют камнями, как они поступали с апостолами, которые отказывались отречься даже от одного слова своей веры. Ибо есть две Церкви: одна гонима, но прощает, а другая стремится всем завладеть и сдирает шкуру. Понимаешь ли ты, Пейре, что только та Церковь, которая бежит и прощает, воистину следует дорогой апостолов. И это наша гонимая Церковь. А та Церковь, что стремится всем завладеть и сдирает шкуру, это злобная Церковь Римская, Церковь–преследовательница…

Мне показалось, что его улыбка стала бесконечно, невыразимо печальной. И я воскликнул, оглушенный такой несправедливостью происходящего, от которой мое сердце готово было лопнуть:

— Если вы следуете дорогой правды апостолов, почему же вы не проповедуете в храмах, как это делают священники?

Но, увы, я уже знал ответ.

— Пейре, Пейре, если бы мы проповедовали в храмах, как это делают священники, то Римская Церковь схватила и сожгла бы нас незамедлительно, потому что она смертельно нас ненавидит…

Однако ж, я настаивал.

— Почему же Римская Церковь так сильно ненавидит вас? Какое зло вы ей сделали?

Добрый христианин улыбнулся едва заметной безрадостной улыбкой.

— Следует думать, что она нас боится, что мы представляем для нее слишком большую опасность. Ведь если бы мы имели возможность проповедовать публично и свободно, как ее служители, то верные очень быстро отвернулись бы от проповедей священников, чтобы следовать за нами. Это потому, что мы не говорим ничего, кроме правды, о которой написано в Евангелии, и даже более того, мы подтверждаем свои слова делом: мы живем по правилам апостолов. А Церковь Римская говорит большую неправду и живет во лжи. Ты же сам пастух, скажи мне: разве добрые пастыри пожирают своих овец, вместо того, чтобы оберегать их?

Я почувствовал комок в горле, а человек Божий шептал мне, что Христос — это Пастырь добрый, пришедший спасти заблудших овец, то есть наши души, и привести их в Царство Небесное. Ибо мы не от мира сего, как написал евангелист Иоанн. Царство Божье не от мира сего. Вот почему мы не хотим вступать в сделку с миром, с его богатством и властью, с его насилием. Вот почему мир ненавидит нас. Наша Церковь — это Церковь Божья. А Римская Церковь — это Церковь мира сего.

И Мессер Пейре Отье поднялся с живостью юноши, обнял меня за плечи, и меня всего пробрала дрожь.

— Будь с нами, ведь нынче настал день радости для нас и всех наших братьев! Не бойся больше, Пейре! Я несу тебе благую весть, о которой написаны в Евангелии слова истины. И я хочу, чтобы ты поверил мне, ибо я знаю, что я говорю: я многое знаю о роскоши мира сего, я знаю, что творится в Церкви Римской — ведь я много лет был нотариусом! — Он искренне улыбнулся. Потом вновь посерьезнел. — Но настал день, и я понял, что не жил в правде и истине. И тогда я, вместе со своим братом Гийомом, отправился далеко, в самую Ломбардию, чтобы найти источник этой правды и истины. И там я обучался вместе с моими товарищами, укрепился духом и стал тверд в вере, и мы вернулись в наш край, чтобы напомнить друзьям эту благую весть, о которой здесь уже забыли. И теперь наша вера все крепнет! Она шириться тут и там, и я вижу, что скоро в нашей земле появится много новых добрых верующих. Возрадуйся же, Пейре, ибо если ты хочешь стать добрым верующим, то радость Царствия, обещанного нам, так прекрасна и истинна, что ты не можешь себе этого вообразить…

Я пил его слова, как живую воду, чувствуя, что уже различаю вдали свет Царствия. И я сказал ему, что уже ощущаю себя настоящим и искренним верующим. И тогда добрый христианин повернулся к Раймонду Пейре, о молчаливом присутствии которого я вообще забыл, и сделал ему знак покинуть нас. Тот встал и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собою дверь. Затем человек Божий подошел ко мне решительным шагом и попросил меня встать на колени, а сам остался стоять передо мной. Он стоял очень прямо в своих длинных синих одеждах, препоясанный широким кожаным поясом, подняв руки на уровень груди. Так он научил меня ритуалу melhorier. Боже, Гийом, я не имел возможности совершать этого жеста уже много месяцев, может быть даже и лет. Если бы Богу было угодно, чтобы я снова мог совершать его, если бы я мог вновь оказаться в присутствии доброго христианина…