Сыны Несчастья

— Как ты осмеливаешься еще оставаться в Фенуийидес, после того, как тебя уже один раз вызывали на слушания по поводу ереси? Ты что, не понимаешь, что Мэтр Жирард и инквизитор Каркассона отныне будут тебя пасти?

Гийом Белот широко открыл испуганные глаза.

— Видишь ли, — отвечал Пейре, пожимая плечами, с некоторым печальным фатализмом, — что поделать, ведь опасность повсюду, и здесь, и там. По крайней мере, в Фенуийидес я в хорошей компании. Вы же знаете, что мои друзья в Планезес оказались мужественнее, чем мои друзья в Арке. И к тому же, в случае опасности, я могу перейти Агли, и мне точно так же ничего не стоит исчезнуть в Руссильоне. Но я не пришел сюда в Акс, чтобы просто пожаловаться на судьбу. Увы, я пришел предупредить вас… «Монтайю, Сабартес, еретические земли! Ныне дрожите, ибо пришел и ваш черед. Уже в этом году, вот в этом самом году, мы вас достанем. Еретики, их друзья и соучастники, мы всех вас вырвем из этих несчастных земель. Как бурьян и колючки!»

Пейре шептал с таким жаром, что сумеречный воздух старого города за Аксом, казалось, дрожал от проклятий Мэтра Пьера Жирарда, прокурора архиепископа Нарбоннского и одновременно представителя Инквизиции Каркассона. Трое молодых людей немного помолчали, словно ужасаясь этой злобе, отравлявшей тихий, мирный вечер.

— Будьте уверены, они готовят удар, — продолжал Пейре тем же тоном. — Они готовят очень крупную операцию. Наверное, Монсеньор Жоффре д’Абли и его заместители и нотариусы, уже завершили свои досье. Они уже сопоставили, упорядочили и использовали всё то, что им удалось вытянуть из жителей Акса, Тараскона, Лордата и Ларната во время допросов…

Они еще обменялись кое–какими соображениями, как мрачными ожиданиями, так и светлыми надеждами. О дороге Добра, которая все сужалась, о голосе Добра, звучавшем все более и более приглушенно. Повсюду, на всех четырех концах света, травят добрых людей. Люди умирают без утешения. В Тулузе и Каркассоне зажигают новые костры. Добрые люди, которые еще остались у нас — уйдут ли они вскоре за горы, в Ломбардию, в королевство Арагон, как это сделали уже Фелип де Талайрак и Гийом Белибаст? А что станется с верующими? Пейре, перед тем, как пуститься в обратный путь ночью, в Фенуийидес, жадно расспрашивал своего брата Гийома. Ему ужасно хотелось поговорить об отце, матери и младших братьях. О малыше Жоане, невысоком для своих десяти лет, но который больше всего на свете любит спать вместе с овцами. О маленьком Арноте, поскребыше с острыми коленками, вечно цепляющемся за юбки матери. Об Азалаис. Азалаис, которая все чаще и чаще заламывала руки в тоске и страхе. Об ее влажном взгляде и мешках под глазами. О Раймонде Маури, массивном, молчаливом, сгорбленным за своим ткацким станком. О Монтайю, полнившейся тысячей шелестящих злобых слухов. О Монтайю, где даже старые друзья уже не осмеливаются смотреть тебе в глаза.

А тут уже и Гийом стал расспрашивать Пейре:

— А наша сестра Гильельма? Ты знаешь что–нибудь о ней?

— Бернат обещал мне, что обязательно разыщет ее, — вздохнул пастух, — он оставил ее в безопасности, в Нижнем Керси, вместе с добрым человеком Пейре Сансом…

Гийом Белот, слушая все это, безрадостно улыбнулся:

— В безопасности…

ГЛАВА 30 СЕНТЯБРЬ 1309 ГОДА

«Пейре Маури сказал мне, что в то время он хранил хлеб, благословенный разными еретиками, которые ему его дали, и для него этот хлеб был как драгоценные реликвии».

Показания Арнота Сикре перед Жаком Фурнье, октябрь 1321 года

На дне своей котомки я всегда хранил старую белую салфетку, свернутую в рулон.

Когда я ее доставал, то внутри она оказывалась тщательно сложенной. Там было четыре или пять маленьких, хорошо уложенных наподобие карманов складок, которые я открывал иногда, когда моя душа кричала от голода, когда меня жгло одиночество, или когда приходил друг, с которым я мог это разделить. И в каждой из этих складок ткани был черствый и сухой кусочек хлеба. Это был хлеб, благословленный добрыми людьми, который я хранил, как единственное свое сокровище, и мысли о котором уносили меня далеко. Кусок хлеба, благословленный в Арке Мессером Пейре из Акса, тем, кто сделал из меня доброго верующего; хлеб, который дал мне в шуме ветра его сын, юный святой, мученик; кусок хлеба, доставшийся мне от старого доброго Амиеля из Перля однажды ночью в Кубьер; ломоть, полученный от доброго человека Андрю из Праде. И самый последний, благословенный добрым человеком Фелипом, утомленным и измученным, под крышей моего летника в Планезес, под шепот ночного дождя. Его полузакрытые веки, выдававшие страшную усталость, горячее рвение, веки, прикрывавшие глаза, в которых отражался невыносимый образ смерти его брата, Жаума из Акса.

Хлеб Слова Божьего, распространяющегося средь людей, эти маленькие черствые кусочки — остатки хлеба живого, трапез, разделяемых в свете Добра и благословения добрых людей с друзьями и братьями, с теми, кто остался стойким, и с теми, кто сломался. Бернат Белибаст. На Себелия. Госпожа мать. Раймонд Маулен. Раймонд Пейре — Сабартес. Госпожа Монтолива Франсе. Мой отец Раймонд Маури, мой брат Гийом. Какой ветер несет нас? Я знаю, что ветер мира сего зол. Это ветер без имени, несущий запах разложения и ненависти. Сегодня он принес мне известие из низины о смерти на костре в Каркассоне Арнота Белибаста, младшего брата Берната и Гийома. Эту новость принесли на пастбища, на перевал Мерен, люди из Акса.

Арнот Белибаст. Монсеньор Жоффре д’Абли сжег его, как вновь впавшего в ересь. Верующий в еретиков, вновь впавший в свое преступление, после того, как он уже получил в первый раз от судьи и исповедника Церкви отпущение грехов. Кающийся, с нашитыми на одежду желтыми крестами, он опять осмелился обнять своих еретических братьев. Признан вновь впавшим в ересь и сожжен. Мальчик, которому не было еще и двадцати, и который был единственной опорой того, что еще осталось от семьи Белибастов, женщин и детей. Его старый отец и брат Раймонд заточены в Муре и обречены на хлеб страданий до самой смерти. Остальные братья стали беглецами из–за ереси. Веселый и ласковый мальчик. Какой прекрасный акт возмездия совершил Бог гнева, которого проповедуют попы. Какое облегчение для народа христианского, который поедает облатки в храмах, задирает носы к распятию, чтобы поучаствовать в спектакле.

Я никогда не видел, как сжигают человека. Все во мне сжималось от ужаса при одной мысли об этом. Много раз я обязан был смотреть, как людей вешают на виселицах. На деревьях справедливости различных сеньоров, графа де Фуа или мессира Жиллета де Вуазен. Людей, которых я не знал, и которые выли от страха и вырывались из рук солдат, окруженные священниками; и я смотрел на них посреди плотной толпы, через которую мне вовсе не хотелось пробираться. Потом мне долго приходилось наблюдать, как их тела медленно высыхали, словно мои кусочки хлеба трехлетней давности. Повсюду, во всех городах, я видел эти столбы правосудия, облепленные вороньем. Знаки позора и смерти.

Как они могут говорить, что Отец Наш Небесный взирает на всё это с радостью? Даже я испытывал печаль и отвращение, и когда я видел скелеты овец, обглоданные собаками, я плакал.

Позор и смерть.

Я видел мученичество юного святого Жаума из Акса в глазах Берната и Гийома Белибастов. Но когда я думал об их младшем брате Арноте, то я упрекал себя, испытывая стыд и сожаление от того, что я, Пейре Маури, не мог придти туда, не был там, не стоял в первых рядах в толпе, окружавшей костер, чтобы мой братский взгляд смог проводить его в это ужасное путешествие в огонь. Арнот, ненависть не только уничтожила твое тело, она хотела проклясть и твою душу. Все, что я мог сделать в порыве любви к нему, которая поднялась во мне при известии о его смерти, любви, охватившей меня всего, все, что я желал сделать для него изо всех моих сил, где бы он ни был, так это развернуть для него мою белую салфетку. Я был один на лесной поляне, окруженной буками и елями, стоя на коленях на мху, я расстелил перед собой большую белую ткань. Я отщипнул кусочек хлеба, благословленного юным святым, кроху слова истины, искру милосердия Божьего. Я отщипнул два кусочка, и один вложил в свои уста, а другой протянул ему. Протянул к небу, к Арноту, который был моим братом, ко всем моим братьям, умершим без утешения и сожженным. К тем, кто еще гнил в застенках. Я уже не чувствовал своих слез. Как можно подниматься к Отцу Небесному, к Царству света, без слова добрых людей?

Слово соблазна демона увлекло ангелов упасть дождем со стен небесного града в грязь мира сего. Только слово добрых людей может высушить грязь и слезы. Но высушит ли оно кровь? Я содрогнулся. Я слышал внутри себя далекий голос доброго человека Жаума. Это было так, словно я ощущал тысячи капель божественного дождя, которые отделяются от грязи мира сего, которые, наконец, освобождаются, взлетают, искрятся и возносятся к небу, к своим ослепительным облакам, к своему Царствию. Потому что их зовет слово Евангелия добрых людей Божьих. Ведь невозможно же, чтобы князь мира сего навсегда заставил умолкнуть голос добрых людей Божьих.

И тогда, когда я так дрожал, оплакивая Арнота Белибаста, которого сожгла ненависть и злоба, даму Себелию и ее великое милосердие, и испытывая любовь к ним и ко всем тем, кто был далеко от меня, в глубинах мира сего или в высотах Царствия, к тем, кто населял мою жизнь, я завернул свою белую салфетку, свернул ее в узел, положил на дно котомки, и от всего сердца произнес молитву добрых верующих. Молитву, которой мой отец обучал нас с самого раннего детства, которую нам советовали хранить для особых случаев, только когда нам будет абсолютно необходимо обратиться к Отцу Небесному, Который не от мира сего. Так же говорил мне и добрый человек Жаум: Отец Небесный может услышать Своих детей, где бы они не были. Даже если они так низко пали, в землю забытья. Даже из такой глубины их слабый и смиренный голос может быть услышан Отцом Небесным. Отцом Небесным, который никогда не отвечает злом на зло.