Сыны Зари (сборник)

– Ты их обчистила до нитки. Тебе не следовало этого делать.

– Неужели? – Она отправилась на кухню и вернулась с двумя стаканами. – Хочешь выпить?

Он показал на буфет. Она взяла бутылку бренди, распечатала ее и наполнила стаканы.

– Ты же обещала – не шуметь, не волновать общество, а подняла целую бурю, устроила такой шторм, что впору было заняться серфингом.

– Извини, Гинсберг. – Она протянула ему стакан. – Я доставляю тебе хлопоты?

– Это просто ребячество.

Она примостилась в дальнем углу кушетки и стала рассматривать его поверх ободка стакана. Улыбнувшись, она сказала:

– Так выпала карта, Гинсберг...

Он с трудом сдерживал раздражение, но, видя, как она улыбается, не смог сдержать ответной улыбки и сел рядом с ней. Его улыбка, однако, ничего не значила. Гинсберга мучила злость, он чувствовал себя обманутым, хотя не мог объяснить почему. В конце концов, ей следовало уступить в последней партии. Эту мысль он высказал вслух:

– Могла бы уступить.

– Ну конечно, – сказала Пола и добавила: – Ни за что.

Гинсберг расстегнул пиджак и потрогал ушибленную ключицу.

– Нет, могла, – повторил он раздраженно.

Пола отпила бренди и поставила стакан на столик.

– Ты хорошо играешь в покер, Гинсберг?

Его злила ее привычка называть его по фамилии. Он понимал, куда она клонит.

– Так себе. Я не поклонник покера.

– Ты видел последнюю партию?

– Видел.

– У тебя есть сигареты?

– Я не курю.

– Я тоже не курю. Так, балуюсь. – Она отпила еще бренди и скинула туфли. – Слушай. После пятой сдачи у него была пара королей, у меня пара шестерок – трефы и буби и еще одна шестерка – в секрете. Я спасовала, когда получила третью шестерку, но поддержала его ставку, получив десятку. Он прикупил пару к восьмерке, имея при этом королей сверху. У меня выпал валет, но он знал, что секретный валет меня не спасет. Я считала, что он прикупил пару к последней восьмерке.

– Но его секретной картой мог оказаться король, – заметил Гинсберг.

– А моей – шестерка. Он решил иначе и стал подсчитывать шансы. Я занялась тем же. Трое вышли из игры: один – после третьей сдачи, двое – после четвертой. Остальные остались в игре. Открыто было двадцать четыре карты, и короли могли быть только у него. Я не видела шести секретных карт и двадцати двух в колоде. Если учесть, что одну из них он получит в качестве секретной, и допустить, что у него закрыты два короля, то получались шансы лучше, чем тринадцать против одного, и он вылетел.

– У тебя шансы были хуже, – сказал Гинсберг.

– Да, в два раза. У того типа в зеленой рубашке открылась шестерка червей, но я знала, что побью ее. Ему следовало призадуматься, когда я поставила две тысячи, но он решил, что у меня шестерки и десятки. После этого он увеличивал ставки на пятьсот фунтов, заставляя меня делать то же. Если бы я увеличила ставку после того, как у меня открылась вторая шестерка, он бы насторожился. Он мог бы догадаться, что я блефую, но не догадался. Он решил, что у меня две пары при одном сингле, а на самом деле у нас обоих были реальные шансы остаться с носом.

– Но неравные шансы?

– Очень неравные. Трудно в одиночку пробиваться к победе.

– Но тебе это удается.

– Конечно.

– И люди проигрывают, несмотря на высокие шансы?

Задумавшись, она взяла свой стакан.

– Только не я.

Гинсберг рассмеялся. Она поставила стакан, не сделав глотка.

– Игра шла так, как я ее описала. Шансы есть шансы, и игорный дом должен считаться с ними. К тому же, Гинсберг, ты забываешь, кто я. Он недоверчиво посмотрел на нее.

– Задумай слово, – сказала она, – место и имя. Сосредоточься на них. – Она отвернулась к стене и через несколько секунд сказала: – Жарко. Санта-Фе. Сюзн. – Она повернулась: – К чему относится слово «жарко»?

– К Христу, – сказал он тихо. – К Иисусу Христу.

– Пойми меня правильно. Я люблю покер. Люблю подсчитывать шансы. Мне интересно, как это делают другие. Никто никогда не думает о проигрыше. Я не могу точно сказать, о чем – по минутам – думают люди. Мысль непостоянна и быстротечна. Но в мозгу каждого есть образ, один самый важный, доминирующий образ, разгадать который для меня не составляет труда. Мой противник думал о своей секретной карте. Это естественно. Любой на его месте думал бы о том же. Он настолько сосредоточенно думал о ней, что передо мной то и дело, как на экране, всплывала трефовая восьмерка.

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Пола молчала, словно давая ему время признать то, что он уже и так знал с момента шока, пережитого им в аэропорте.

– Поэтому, Гинсберг, – сказала Пола тихо, – мне не нужно было обчищать их. Извини.

Он ничего не ответил. У него ныло плечо, поэтому он снял пиджак, расстегнул рубашку и спустил ее с правой стороны. На ключице виднелся темный кровоподтек, который слегка припух. Он осторожно ощупал его.

– Болит? – Она приблизилась к нему, накрыла ладонью его руку и провела холодным пальцем по ушибу.

– Болит. Не обращай внимания. Мне кажется, что он задел нерв, поэтому сначала плечо онемело, потеряло чувствительность. Теперь отошло.

Пола снова отодвинулась в свой угол, чтобы лучше рассмотреть его.

– Ну им и досталось. А ты, оказывается, мастер драться. Тебя этому специально учили?

– Этому учат всех в обязательном порядке.

– Ты покалечил их. Одному даже кисть сломал.

Гинсберг вспомнил момент, когда они с Полой направились к машине, оставив тех двоих лежать на мостовой. Она шла за ним, и он бросил ей, не оглядываясь: «Машину поведешь ты». Не услышав шагов, он обернулся, держа руку в кармане, где лежали ключи от машины. Пола стояла, почти касаясь носками туфель головы человека со сломанной рукой, и с любопытством разглядывала его. Она как будто что-то искала. Хотя Пола стояла неподвижно, у Гинсберга было ощущение, что он присутствует при обыске. Прежде чем отойти, она осторожно подсунула носок туфли под покалеченную руку и слегка сдвинула ее с тем зачарованным отвращением, с каким люди сталкивают в канаву дохлую кошку.

Поскольку Пит ничего не ответил, она сказала:

– Ты ему и пальцы сломал.

Он заметил, как она просунула руку под блузку и положила ее себе на грудь.

Ему не надо было переводить этот грациозный жест, поскольку он знал, чего она хочет.

Он стал натягивать рубашку на плечо, но она наклонилась и остановила его руку. Она нагнулась и нежно поцеловала ушибленное место, потом выпрямилась и серьезно посмотрела на него.

– Пойдем со мной, Гинсберг. Мой вечер еще не закончен. В маленькой комнате с темным слуховым окном Пола, стоя перед ним, разделась. Синий шелк скатился с нее, как водяной поток, образовав у ног замерзшую волну. Пит снял рубашку и расстегнул пряжку ремня. Голая, она подошла к нему. Он сделал движение, чтобы обнять ее, но она удержала его руку.