Сыны Зари

– Конечно, отлично работает крыльями, прекрасная устойчивость. И еще кое-что. Видишь, этот розовый гребень и розовую бородку? А это значит, что в нем откуда-то есть кровь черной игры. А это не птицы, а прямо машины для убийства. Они готовы пойти с голыми шпорами хоть на паровоз. Все пока, как и должно?

– Работает отлично, – сказал Кэлли.

– Разузнал то, что хотел?

– Кое-что из этого.

Судья дал знак носовым платком, и хозяева выпустили птиц. Они начали ходить по кругу, словно прицеливаясь друг в друга. Шум вокруг арены заставил Кэлли и Санчеса замолчать. Все это напоминало пробуждение в какой-то незнакомой комнате, когда вы еще не вспомнили, как оказались там. Внезапное замешательство и приступ паники. В какое-то мгновение все обретает смысл, а в следующее все кажется незнакомым. Зрители, вопящие и толкающие друг друга локтями, чтобы выбрать место получше, поющее шипение карбидных ламп, два петушка на арене, падающих, встающих и наносящих друг другу разящие удары. Кэлли чувствовал себя так, как будто его избил до потери сознания некто невидимый, какая-то тень. Он не мог даже припомнить имени мужчины, стоявшего рядом с ним.

Он повернулся, приподняв одну руку, словно у него были завязаны глаза. В его ушах звенели крики и свист. Кэлли оказался спиной к арене в окружении чьих-то лиц. Он повернулся снова. Санчес всем телом подался вперед, сконцентрировав внимание на схватке, лицо его было лишено какого-либо выражения. Кэлли что-то говорил, хотя и не имел никакого представления о содержании своих слов, а шум был слишком велик, чтобы он мог разобрать их на слух. Он ощущал холод в животе, словно там остановилась кровь, в голове шипело, как в этих ослепляющих белым светом лампах, и было пусто.

А потом все снова вернулось: и четкость зрения, и ощущение места, словно все эти образы вдруг снова восстановились и нахлынули с плеском, как стремительный поток. Кэлли вздрогнул. В его памяти возник звук бесконечно и бесполезно звонившего телефона Элен. Синий петух отчаянно бил крыльями и бросался лапами на черно-красного соперника, его острые, как иглы, шпоры вырывали у того из-под зоба пучки перьев. Перед самой схваткой Айра успел сказать Кэлли:

– Этот способен остановить носорога.

Санчес взглянул через арену, но глаза букмекера уже были отключены: запись ставок окончилась, и он захлопнул свою книгу. Тощий парень в рубашке с бахромой закатал вверх рукава. Когда он забирал своего синего петуха с площадки, его руки выглядели сплошным сплетением канатиков вен под старой кожей. Длинные перья на шее птицы стояли торчком, словно чашечки у рукоятки шпаги. Петух тянул голову через процарапанную линию и бил клювом.

Когда птиц выпустили, они, лихорадочно хлопая крыльями, начали подскакивать совсем близко друг от друга, почти нога к ноге, словно прогуливались по обе стороны какой-то невидимой стены. Синий петух откачнулся назад, чтобы нанести удар, лапы его неистово били, и стальные шпоры окрашивались кровью. Зрители, ликуя, восторженно вопили.

Синий петух издал как бы ответный крик. Он швырнул своего противника на землю арены, и тот беспомощно бился среди своих же вырванных перьев, упав прямо на растерзанную грудь и скребя шпорами по арене. Была объявлена новая схватка, но никто из владельцев птиц не торопился выйти в круг. Синий петух в мгновение ока нанес сокрушительный удар сопернику, а потом, размахивая крыльями, побежал вдоль круга арены на негнущихся от ярости лапах. Тогда хозяин черно-красного петуха выступил вперед и утащил за крыло тушку своей птицы.

Когда они оказались снаружи, Санчес веером развернул их выигрыш, словно колоду карт. Из дверного проема падал узкий прямоугольник белого света. Какой-то мужчина толкнул Айру в спину. Он был рассержен и стремился поскорее уйти.

– Проклятые летуны! – пробормотал он. – Как ему только удалось побить эту чертову тушу?

Он шагнул сквозь стену мрака, окаймлявшую арену, и исчез. Несколько самодельных ящиков из прутьев и деревянных планок стояли по одну сторону двери. Хозяин золотисто-синего петуха опустился на колени, засовывая в ящик свою птицу и стягивая ремешки у передней заслонки. Когда он выпрямился, крылья с шумом забились о планки. Мужчина засмеялся, а потом нежно, как ребенку, сказал птице что-то по-испански.

Айра пошел прочь, увлекая в темноту и Кэлли.

– Как долго... – спросил он, – как долго еще ждать, пока ты заплатишь мне?

– Как только я узнаю, что купил этот эскиз. Возможно, менее чем через неделю.

– Там, в пустыне, – сказал Айра, – есть много разных изображений. Такие большие рисунки на полотне пустыни, очень старые. Охотник с копьем, солнце наверху, а под его ногами несколько волнистых линий – вода, а еще ниже есть и рыба, за которой он охотится. Есть и другие рисунки. Эти камни как будто покрыты смолой, поскребешь чем-нибудь – и получается линия. Вот так и делали эти рисунки. Это священные места, ты знаешь? Год назад, или что-то около того, какие-то ребятишки переехали на велосипедах один из камней. Отметины от их шин останутся там на тысячу лет.

– А зачем же они это сделали?

– Так ведь людям не нравится видеть то, что они не могут взять. С завтрашнего дня я должен быть нянькой при девочке, – сказал Айра и, взглянув на припаркованный у обочины новенький «джип» с двойными задними колесами, добавил: – Он, должно быть, уезжает взглянуть на Дега.

– Я знаю, – ответил Кэлли. – Именно за этим.

– Персональный автомобиль, – сказал Айра, отпирая дверцу «джипа». – Давай-ка съездим, попьем пивка.

Они сидели в баре под тускло-красными светильниками и слушали, как гитарист играет лучшие песни группы «Битлз». Все в этом баре выглядело очень спокойным, словно посетители там расходовали ровно столько энергии, чтобы донести стакан до губ. Высокая блондинка в джинсах, тесных, как бандаж, приняла у них заказ и почти немедленно вернулась с ним.

– Ну и как же мы сделаем это? – спросил Кэлли.

– Она никогда не выходит из дома, ты понимаешь? Она никогда и никуда не выходит!

– Так уж и никогда?

Санчес покачал головой и ртом собрал пену с пива.

– Почти никогда, – ответил он.

– Стало быть, все же иногда выходит?

– Думаю, что так. Послушай, я же говорил тебе о ней. Она с приветом.

– Расскажи-ка мне побольше.

– Она разговаривает совсем мало, спит почти весь день, она... ну не знаю, как сказать... как-то плавает, что ли... Это похоже на дым среди деревьев. Часто я даже не уверен, здесь ли она вообще.

– Депрессия? – предположил Кэлли.

– Да, может быть. Как-то раз я и в самом деле свозил ее в город, мы только еще выбрались на шоссе, и она сказала: «Какой же это долгий путь». Я ей ответил что-то вроде: тут, мол, всего-то несколько миль. А она и говорит: «Нет, даже на то, чтобы сделать шаг-другой, уходит половина жизни». То есть, понимаешь, она говорила так, словно она живет на какой-то другой планете.

– А у нее есть мать?

– Версия такая, что она умерла, когда Нина была маленькой, – пожал плечами Санчес. – Никто толком не знает.

Кэлли в три глотка выпил половину своей кружки.

– А кто сидит в этом кресле-качалке перед домом?

Санчес быстро взглянул на Кэлли, подняв брови.

– Что, Карл Мэзерс возил тебя туда? – спросил он, и Кэлли кивнул. – Да, это Нинино кресло. Иногда она в нем читает, но нечасто. А глаза она вообще поднимает только тогда, когда рядом оказывается Кемп. И тогда это вроде бы как... Ну, как будто что-то приковывает все ее внимание.

– Каким же образом?

– Ну, я не могу даже понять. Похоже на то, как змея гипнотизирует кролика или как кролик в ужасе глядит на змею.