Сюрпризы в круизе

Переписка неожиданно прервалась и лишь две недели назад из Стамбула пришло письмо, где, между прочим, Христофор сообщал: «С нетерпением жду Васю — внука». Откуда он мог знать, старая перечница, что Василий Гвидонов оформился полноправным туристом в ближневосточный круиз?

И вот сейчас Василий крепко задумался: получив этот намек, надо бы поставить в известность высокие профсоюзные инстанции? И сам себе ответил: ни в коем случае! Иначе бы ему не видать круиза, как собственных ушей. Наверняка бы нашелся чинуша, который рассуждает по беспроигрышной схеме. Примерно такой: дед встретится с внуком. Криминал? Нет. Но когда-то дед драпанул через границу. Виноват внук, которого не было на свете? Опять нет. Но ведь дед и внук наверняка встретятся, будут о чем-то наедине разговаривать и вполне возможно нарушат программу пребывания туристов в Турции? Закрыть на это глаза? Ладно, закрываю, я не бюрократ какой-нибудь. Пойдем дальше. Ну, а вдруг!.. Вдруг!.. С кого тогда спросят? Ты, скажут, знал и ты, скажут, не воспрепятствовал?! Значит, ты потерял бдительность, значит, ты глупый, а потому — кыш с этого теплого местечка! Точка! Финита! А мне, как говорят в Одессе, это надо?

Так бы рассуждал чинуша. И он для подстраховочки — береженого бог бережет! — заменил бы Васю на Петю или Абдуллу: вон их сколько за дверьми топчется…

Гвидонов мучался над объяснительной запиской, как Моцарт над «Реквиемом». Сто вариантов до боли в висках вертелось у него в голове. Наконец, он выбрал один. Самый короткий. «Никакого деда-князя у меня нет, — начертал Василий. — Я все придумал. Гвидонов».

Хохлаткина брезгливо перечитала записку и спросила:

— Не врешь?

— Честное профсоюзное!

— Тогда гуляй, Вася.

И Вася пошел гулять.

На палубе негде было упасть яблоку. Сочинский городской пляж, да и только. Незло припекало солнце, с кормы налетал упругий ветерок, а вокруг «Руслана» подпрыгивали и играли синие с барашками волны. За теплоходом, как привязанные, резвились чайки-побирушки, безошибочно хватая на лету кусочки батона и высокомерно игнорируя папиросные бычки. В шезлонгах млели девушки, а рядом табунились лысые и лохматые, толстые и поджарые, красивые и не очень томноволоокие мужчины. Первый день круиза и первый безлимитный аукцион. Василий увидел доцента, который с очень глубокомысленным видом склонялся то над одним, то над другим шезлонгом. Гвидонов подошел ближе и прислушался. Доцент, прокашлявшись, подступил к очередному объекту и предварительно поклонившись, грудным голосом спросил:

— Простите, вы не хотели бы познакомиться с весьма интеллектуальным мужчиной?

Из шезлонга ответили:

— А почему бы и нет?

Доцент мелко-мелко потоптался на месте и протянул ладошку:

— Очень рад. Олег Волобуев. Доцент.

— Так это вы? — И навстречу ладошке из шезлонга неохотно вздымались небрежно сложенные пальцы. — Марина.

Ноги доцента задвигались еще интенсивнее. Он три раза поклонился и, опасаясь, что от восторга взвизгнет, прикусил губу и сказал:

— Мариночка, я сейчас сниму брюки и быстро прибегу к вам.

Действительно, доцент обернулся пулей. «Не в музыкальном ли салоне он натянул плавки?» — погрешил на доцента Гвидонов и с интересом продолжал наблюдать за токованием Волобуева. Итак, доцент обернулся пулей. Но еще быстрее Марина поменялась шезлонгами с дамой очень близорукой и потому до обидного мало видевшей в своей жизни раздетых мужчин. Волобуев подал в шезлонг бутылочку холодной со льда пепси-колы.

— Спасибо, дорогой, — поблагодарили из шезлонга.

Волобуеву показалось, что на корабле треснули паруса. Он поднял голову: парусов не было. Он опустил взор и понял, что если в шезлонге сидит Марина, то разговаривал он с ней лет пятьдесят назад.

— Одалиска! Профурсетка! — ругнулся доцент и пошел надевать брюки, ибо знакомиться с дамами в неглиже Волобуев считал верхом неприличия.

Гвидонов аккуратно перешагнул через чью-то тушу и, не зная, куда ступить дальше, завис с поднятой ногой. Наконец высмотрел зону, потянул носок и заслонил кому-то лекарственные ультрафиолетовые лучи. Процедуру принимала не кто иная, как Нина Фугасова. Она и сказала:

— Эй, шланг! Ты что, стеклянный?!

— Здравствуйте, — не поздоровался, а извинился Гвидонов.

— A-а, миллионер! — узнала она Василия. — Хиляй отсюда! Ты в бойкоте. На весь круиз.

Гвидонова потянули за рукав. Он оглянулся и увидел рыжего, как сноп, и улыбчивого Антошкина, сотоварища по закупке сувениров. Антошкин, помнится, отказался тогда от его услуг, сказав:

— Ты собирай с группы деньги, а сувениры — за мной. И не боись, все будет тип-топ.

Так оно, наверное, и было. Потому что Хохлаткиной сувениры пришлись по вкусу и общественная деятельность Гвидонова на этом благополучно завершилась.

Антошкин предложил:

— Пойдем в бар, почирикаем.

Пошли, спрятались в темном уголке, заказали фанту. Антошкин зачирикал:

— Правда, что ты внук князя?

— С чего ты взял?

— Своими ушами слышал, как Хохлаткина эту новость преподносила.

— Кому?

— Дирекции круиза.

— А ты там что забыл?

Антошкин загадочно усмехнулся.

— Приближенное лицо дирекции, — нарочито важно представился он. — Личный кинооператор. Кстати, ты не хотел бы фильмик заиметь, где главного героя будешь изображать сам? Кадрики с миллионным пассажиром, скажу по секрету, получились что надо. Пальчики оближешь! Ну как?

— Я и вдруг герой фильма? Не вяжется.

— Старикашка, ты слишком высокого мнения о своей персоне. Твое дело позировать, мое — снимать. На фоне Парфенона, пирамиды Хеопса, в Стамбуле… Память на всю жизнь, на зависть врагам и друзьям.

Гвидонов отхлебнул фанты и протянул:

— A-а, ты вон что имеешь в виду. И сколько это будет стоить?

— Ролик на десять минут — стольник. Согласись, по-божески…

— Стольник. Сотня, значит? И много желающих?

— Ты восьмой. Заметано? — Антошкин выхватил ручку и нацелился вписать Гвидонова в свой кондуит.

— Заманчивая идея. Но ведь денег нет.

— Как нет денег?! — пророкотал под сводами бара голос толстого, а, следовательно, добродушного Игната Булочкина.

Не нарисовать портрет Булочкина — грех, а нарисовать — пара пустяков. Он весь состоял, а, следовательно, и раскладывался на кружочки. Кружочек — голова, кружочки — щеки, нос, глаза, шея, круг пошире — туловище с шарообразным животом и покатыми плечами; а ноги — два эллипса. Шорты на Булочкине — и те были круглыми. Раскинув руки, он приблизился к Антошкину и Гвидонову и снова пробасил:

— Кто сказал, нет денег? А боны, которыми нас снабдило передовое пароходство? А у кого боны — у того дамы, вина хоть залейся, — и он показал рукой на витрину бара. — И скажите, молодые люди, чего не хватает для полного счастья? Женщины, вино и… Думайте, думайте… Правильно, — будто услышав ответ, сказал Булочкин. — Для полного счастья необходимо расписать пулечку.

Классики минувшей поры на разных языках выпукло и несмешно поведали миру о ловцах подлейшей из фортун — картежниках. Но они не знали Игната Булочкина. Мудрейшего из главных бухгалтеров, которого картежная страсть поразила в расцвете сил, через три дня после полувекового юбилея. Сослуживцы тогда с удовольствием учиняли набеги на квартиру Булочкина, помня о неприконченных за столом запасах спиртного и яств. Но так как все новости были перелопачены, кости сотрудников перемыты, от каждого анекдота несло нафталином — однажды решили скинуться в картишки. Хозяин Игнат Булочкин до распроклятого дня карт в руках не держал и королей от дам отличал только по прическе. А тут он подсел к игроку, понаблюдал, покумекал и пришел к выводу, что ни один из его прожорливых гостей мыслить логически и рискованно не умеет. «Бухгалтерская игра», — подумал он с уважением о преферансе и со следующей пульки карты стали сдавать и на его долю. Когда по радио заиграли гимн, Игнат Булочкин с удивлением обнаружил, что ночь пролетела быстрее, чем у влюбленного, и кроме того, в кармане приятно шуршали почти сто рублей, законно отнятых у приятелей. Через месяц Булочкин по очереди растерял партнеров-сослуживцев. Начала теряться и жена, но тут Булочкин сделал тонкий ход и обучил Настасью преферансу. Теперь по вечерам они дулись в «гусарика». Настасья проявила недюжинные способности и за каждый вист дралась как львица. Вскоре Булочкин не без горечи понял, что в семейном кругу он бюджет не поправит. Охоту надо было вести в чужих угодьях. И охота началась.