Сюрпризы в круизе

— Булыжники — они и есть булыжники, — подытожил он свои впечатления. — У нас и постарее есть.

Прямо скажем, не любил Африкан Салютович, когда кто-нибудь принижал нашу собственную действительность и ее явления.

— В Афинах, к сожалению, — поскучневшим голосом вещала гид-гречанка, — смог разрушает памятники.

— Да разве это смог? — обиделся Африкан Салютович. — Вот у нас смог — да-к смог!

— У вас — это где?

— Где, где? Да везде! — ушел от прямого ответа староста. И настороженно примолк, исподволь глянув на суетящихся неподалеку двух иностранных граждан с кинокамерами. Он засек эту парочку, когда они сошли с теплохода, но учитывая, что греков вместе с иностранцами в Греции всегда несравнимо больше, чем советских людей, поначалу не придал этому факту значения. Ну мало ли кто, прикинул он, жужжит камерами, завидев наших туристов. Потом староста «сфотографировал» эту пару, когда они садились в автобус, когда покидали его и, пожалуйста, тут не дают покоя, снимая с разных точек. И что любопытно: камеры эти иностранцы нацеливают только на него, Нину Фугасову и, понятно, Гвидонова.

— Нина, — обратился он к Фугасовой, — ты заметила, что вон те два бездельника все время ходят за нами и фотографируют?

— Те, малохольные, что ли? Конечно, заметила! Вон тот, что слева, мне еще жвачку дал.

— Какую жвачку? Когда? — опешил Африкан Салютович, казня себя за потерю бдительности.

— Когда мы из автобуса выходили. Он мне и руку подал.

— И ты… Но он ведь иностранец!

— Африкан Салютович, не прикидывайтесь шлангом!

— А если они… — Кто «они» Африкан Салютович додумать не успел, потому что на дороге, по которой они спускались к автобусу, как из-под земли вырос смуглолицый мужичок и гаркнул во все легкие:

— Здорово, соотечественники!

Лихо щелкавшие каблуки и подметки словно налетели на песчаную косу — пошипели и замерли. Беззаботно растянувшаяся цепочка туристов образовала непробиваемый круг, поставив лицом к лицу Хохлаткину и смуглолицего смутьяна. Смутьян снова крикнул:

— Здорово, говорю, соотечественники!

Не оборачиваясь, Хохлаткина распорядилась:

— Африкан Салютович, подойдите ко мне!

Круг разомкнулся, через трещинку выдавив из своих недр коренастую фигуру старосты. Староста оценивающим взглядом окинул незнакомца и невежливо, но и не грубо сказал:

— Кто такой? Документы!

Смуглолицый картинно хлопнул себя по ляжкам и переспросил:

— Документы? А на кой хрен они вольному человеку?!

— Так… Значит, без документов. И давно ты вольный человек?

— Третий год пошел, а что?

— Диссидент, выходит?

— Что-о-о? Ты лучше скажи, как Продовольственную программу решаешь?

Тут вмешалась Хохлаткина:

— Товарищи, не поддавайтесь на провокацию. Быстренько идем к автобусу.

И группа пошла к автобусу. Кроме Африкана Салютовича. Он еще и себе не мог объяснить, с какой стати остался с глазу на глаз с чернявым крикуном. Дать в ухо? И тем самым выразить отрицательное отношение к подобным типам? Нет, об этом он не думал. Подискутировать и наставить на путь истинный? Не то. Пока Африкан Салютович размышлял, какая нелегкая его тут задержала, смуглолицый кричал вслед группе:

— Ну и дундуки вы! Я-то хотел в дешевый магазин вас сводить. Денег ведь у вас на одну туфлю. А я бы по старой памяти…

— Отставить! — прикрикнул староста и не без удивления заметил, как незнакомец на миг подтянулся. То был рефлекс человека, служившего в армии и на всю жизнь запомнившего старшину-наставника.

Идея пришла Африкану Салютовичу первостатейная… Но вида он, конечно, не подал, что забеременел прямо-таки государственной мыслью и, сдержанно потолковав на разные темы, восвояси отпустил смуглолицего полузнакомца. А сам поспешил к автобусу. Плюхнувшись на сиденье, он сквозь зубы процедил:

— Изменник. Предатель. Дезертир. Ну мы еще посмотрим — кто кого.

Лапидарный монолог сменило грозное молчание. Но и оно не было всепоглощающим, ибо нет-нет и приоткрывало ушные заслонки, чтобы выхватить извне толику чужих слов.

— Я спрашиваю у девчонок по-английски, — делилась впечатлениями учительница Белкина, — кто, мол, они такие? А они отвечают: мы будущие морские офицеры греческого флота. Другие бы сказали — никогда бы не поверила.

— Завал! — объявила Нина Фугасова. — А мы с Васей Гвидоновым и Африканом Салютовичем видели место, где торчала двенадцатиметровая статуя из золота.

— Из чистого?

— А то еще какого?

— И куда она девалась?

— Украли, повезли морем и утопили.

Африкан Салютович тихонечко застонал: убей, он и слыхом не слыхивал ни про место, где «торчала» статуя, ни про ее размеры, ни про ее химическое благородство. «И это потому, — попенял он, — что на древние камушки позарился».

— А ты слыхал про статую? — спросил староста у Гвидонова, втайне надеясь, что Фугасова присочинила.

— Слыхал.

— Странно. Почему тогда я не слыхал?

— Спали, Африкан Салютович. Как конь.

Африкан Салютович неожиданно повеселел: все разлеглось по полочкам. И жвачка, подсунутая Фугасовой иностранцем, и золотая статуя, будь она неладна.

— Это с армии привычка. Я всегда любил стоя.

— Оно и видно, — про себя усмехнулся Василий.

На теплоход туристы рванули как домой. Каюты-кубрики, хоть и тесные, да свои, бармены жуликоватые, но ведь дурят не на доллары, а на свои кровные, а обеды на теплоходе? Разве сравнятся они с заморскими питательными пунктами, где на добавку не то что котлету, а ломтик хлеба не дадут. Стоят вышколенные официанты у стены и зыркают по сторонам, кто и как вилкой орудует или ножом. Между собой понятливо ухмыляются. А подумали бы своими головами: много ли ихнего простого люду по ресторанам (не по забегаловкам) шастает. Так думал Василий Гвидонов, без двусторонней поддержки возвращаясь на теплоход. Без старосты Нина Фугасова постеснялась взять его под руку и молча шла рядом. Тут опять откуда-то вывернулись иностранцы с кинокамерами и, пятясь и приседая, стали снимать Василия и Нину. А Василий взял да и обнял Нину и кадры получились, наверное, мировые, потому что иностранцы восторженно зацокали языками.

— Прошвырнемся по магазинам? — предложила Нина.

— Нет, надоело под конвоем ходить.

— Это я-то конвой?

— А то нет? Поначалу чуть руки не вывихнули.

— Ну, смотри, а я прошвырнусь.

Поднимаясь по трапу, Василий увидел, как Африкан Салютович что-то жарко шепчет на ухо Антошкину. Антошкин согласно закивал своей рыжей головой.

Спустя два часа туристы вновь устремились в город. На этот раз по магазинам. И случилось так, что Нина Фугасова отстала от группы. Засмотрелась на витрину с жемчугами и алмазами, хватилась — никого нет. Постояла, подумала — повернуть назад? Глупо. Когда ей еще доведется увидеть такие роскошные магазины? Как этот, например. С люстрами. Нина зажмурилась, чувствуя, что начинает выпадать в осадок. Когда открыла глаза, то увидела, что двери магазина распахнулись и царственным жестом пресимпатичный грек приглашает ее зайти вовнутрь.

— Прошу, мадам. Рад вас видеть, — на чисто русском языке поприветствовал ее красавец-грек.

— Я только посмотреть, можно? — И Нина переступила порог.

— Сочту за честь, мадам.

Нина прекрасно понимала, что взвизгивать от восторга и со стоном заламывать руки при виде заграничного барахла крайне неприлично. Но барахло было таким красивым, что Нина с дрожью в голосе сказала:

— Офонареть можно!

— Почему же нельзя? — воскликнул красавец. — Будут и фонари. Вам хрустальные или что-нибудь поинтимнее?

— Электрический, с батарейками, — сказала Нина.

— У мадам очень тонкий юмор. Извините, не держим.

— А жаль, — искренне огорчилась Нина. И тут ее взгляд зацепился за сногсшибательную люстру с подвесками — ну точь-в-точь как у режиссера Криволупова. А главное, она смотрелась в сто раз скромнее, чем ее расфранченные подруги.

— Интересно, сколько может стоить такая люстра? — почти равнодушно спросила Нина.

— Эта? — небрежно поинтересовался продавец и, выудив из-под прилавка раздвижную лесенку, в пять секунд снял люстру, как елочную игрушку. Она хрустально тренькнула подвесками и — о, чудо! — вспыхнула в руках грека электрическими огнями. Люстра сияла, играла, завораживала.