Сюжеты
Шрифт:
Была у него когда-то осечка. Соседка девушка не засиделась, пока он пахал на срочной службе. Тем лучше, значит, не тот человек. Так быстро утешился, что уверился: переживаниям не подвержен. Плохо он знал самого себя.
Внешность его вызывала симпатию. Не то чтоб хорош - хорошо смотрелся. Для баскетбола не дотянул, для жизни - в самый раз, выше нормы. Сколочен был толково и ладно. Лицо имел простое, открытое, лицо социального героя из фильмов сорокалетней давности, вот только глаза не с того лица. Казалось, однажды он крепко задумался и все еще не нашел ответа.
Эти глаза его выдавали.
В тот вечер он тоже держался в сторонке - стоял у стены, смотрел, как кружатся хмельные разгоряченные люди. Подумалось: как они все стараются, отплясывают, словно работают.
Он почувствовал: кто-то его разглядывает. Это была молодая женщина с черными лаковыми глазенками, с длинными русыми волосами. Увидев, что он отозвался взглядом, она повернулась к нему спиной - спина была широкая, крепкая - и тут же вновь к нему обернулась, будто крутнувшись на каблуках. Движение было бесшумным и легким - он подивился кошачьей гибкости, неожиданной при ее статях.
Она спросила:
– Здесь - в первый раз?
Он подтвердил.
Она кивнула, довольная тем, что угадала.
– Сразу заметно. И я - тоже. Как вас величать?
– Федор Иванович. Можно просто по имени.
– А я - Валентина. Хорошая музыка. Попляшем?
Он бережно взял ее за локоток и сразу же понял, что пропадает. Жжется, хоть отдерни ладонь! Она как будто бы догадалась, что парень вспыхнул, как хворост от спички, и понимающе усмехнулась.
– Выпили много?
Он покраснел.
– Две рюмки.
– Всего-то? Мне показалось - больше. Шутка, не обижайтесь.
Когда мелодия унялась, она озабоченно вздохнула:
– Пора мне. Благодарю за компанию.
Он вызвался ее проводить.
Она покачала головой.
– Необязательно.
Он испугался. Сейчас повернется к нему спиной, в последний раз обдаст его пламенем, откроет дверь на площадку и - нет ее. Он робко спросил про телефон.
Она сказала:
– Дай лучше твой. Как-нибудь сама позвоню.
Неожиданное "твой" вместо "ваш" его обнадежило, но не успокоило.
– Правда?
Она вновь усмехнулась.
– Правда, и ничего, кроме правды. Это закон нашей конторы.
И добавила:
– Соврешь на копейку, заботы - на рупь. Нерационально.
Он шел домой и тревожно думал: что же сейчас произошло? Потеря навеки или находка? Ну и женщина! Идешь и качаешься. Каждым взглядом отправляет в нокаут. Словно током, с ног сшибающим током! А если не позвонит - что с ним будет? Куда тогда деться, как жить? Неизвестно.
Дней десять провел он в полной зависимости от телефонного аппарата. Не жил, а ждал. И - точно бусинки - снова и снова перебирал те выпавшие ему минуты, все видел лаковые глаза со смутной непонятной усмешкой, вновь чувствовал, как ладонь обжигает каленая крутая спина. Он вспоминал ее каждое слово и то, как обратилась на "ты", как посулила, что не обманет. "Это закон нашей конторы". Какой конторы? Одни
загадки.Изнервничался, извелся, измаялся, переходя от надежды к отчаянию. Потом говорил себе: "Все. Забудь. Тебя продинамили. Умойся". От этих внушений легче не стало.
Когда она наконец позвонила, он еле заставил себя удержаться от неприличного ликования. Спросил, куда подойти, где ждать?
Она сказала:
– Не на углу же. К тебе - удобно?
– Ко мне? Конечно.
– Тогда диктуй адресок. Записываю.
Еще не веря такой удаче, он торопливо прибирался, прикидывал, чем ее угостить, не погореть, сохранить лицо. Она явилась без опоздания, огляделась, и он сразу же понял: она оценила его усилия.
– Один хозяйничаешь? Могло быть и хуже. Содержишь себя, как большой. Молоток.
Остановилась у книжкой полки.
– Даже почитываешь? Похвально. Книжечки, между прочим, с выбором. Ай да техническая интеллигенция.
Эти слова его чуть задели, но он не ответил, позвал к столу.
– Ну что же, - сказала она, - со встречей. Нет, коньяку не хочется. Водочки...
Он спросил, коря себя за несдержанность:
– Что ж ты не звонила? Заждался.
Она вздохнула:
– Командировка.
Сблизились они в тот же вечер. Когда она билась в его руках, он задохнулся: так не бывает! Он, разумеется, понимал: опыт его обидно беден, даже и сравнивать ее не с кем, все, что досталось ему на долю, - несколько одиноких куриц, уже забылись их имена, помнится только, как он мечтал сразу же после финальной судороги слинять из постели хоть к черту на свадьбу, на остров Шпицберген, в пустыню Сахару, только подальше от этих простынь.
Но здесь и не требовалось сравнений. Недаром он вздрогнул, как от ожога, едва коснулся ее руки. Сколько он слышал про счастье жизни! Вот они - и жизнь, и счастье. До этого сумасшедшего вечера не жил он ни единого часа.
Он признавался себе, что смущен ее неуемностью, ее выдумкой. Ты рядом с нею ровно подросток. Откуда она всего набралась? И сразу же себя осадил: не рассуждай, а будь благодарен. Он вспомнил, как однажды прочел: стыд и любовь несовместимы.
Но и она была им довольна. Сила и свежесть всегда волнуют, а тут еще она ощутила его непритворное восхищение.
– А ты хорош, - сказала она.
Он был польщен:
– Кто б догадался?
Она усмехнулась:
– Я догадалась.
Эта усмешка, в которой сквозило "я знаю больше, чем говорю", его и притягивала, и тревожила с первой же минуты знакомства. Но он, как каблуком, придавил опасно тлеющий огонек. Ничто уже не имело значения. Он понял не разумом - кожей, горлом, в котором захлебнулось дыхание: без этой женщины его жизнь - бессмысленное чередование дней.
Он спросил ее:
– Выйдешь ты за меня?
Этот вопрос, который был и предложением, и признанием, и безоговорочной капитуляцией, он повторил не раз и не два. А промежутки между их встречами все тягостнее, все нестерпимей. Что происходит? Зачем расставаться? Куда она всякий раз пропадает? Ни разу не позовет к себе. Хотя бы взглянуть на ее жилище.
Однажды она ему позвонила:
– Жди меня. Надо поговорить.
Весь этот день он ходил как чумной. Чувствовал: вечером все решится.