Сюжеты

Пришла, как всегда - минута в минуту. Целуя ее, он в нее всматривался, хотел прочесть в этих лаковых глазках, что его ждет, но в дегтярных зрачках привычно мерцала все та же усмешка.

От ужина она отказалась.

– Есть не хочу. Налей "Столичной".

Выпив, утерла влажные губы и медленно его оглядела. Потом негромко проговорила:

– Значит, ты хочешь на мне жениться? Ты мне - по душе. Человек надежный. И вообще, когда разлучаемся - скучаю, хочется тебя видеть. Но кое-что мне тебе нужно сказать. Только сперва мы с тобой условимся: ты услышал и сразу забыл. Принято?

Он молча кивнул.

– Я тебе верю. Ты должен знать: если я стану тебе женой, в жизни твоей мало что переменится. Я оперативный работник. А это уже - особый режим. Себе я не очень принадлежу. Тем более - мужу. Такой шоколад. Праздников - нет, забот - до макушки. И ни о чем ни-ког-да не расспрашивать. Главный закон нашей конторы. Стало быть, думай.

Он глухо сказал:

– Незачем. Я давно подумал.

– Ну что ж, я согласна. Но - не пищать. Я тебя честно предупредила.

В июньский день они расписались, без свидетелей, без застолья - такое было ее условие. Сядем рядком и выпьем молчком. Так и сделали. Она долго разглядывала свое обручальное колечко.

– Чудну! Смотрю и даже не верится. Как это вышло, что я женилась?

– Я - женился. Ты - замуж вышла.

– Как посмотреть...
– она усмехнулась. И, как всегда, от ее усмешки сердце у него защемило.

Ночью они долго не спали, но на рассвете ее сморило. Сон ее словно преобразил - тихость, покой, умиротворенность. Он догадался: прикрыты глаза, всегда будившие в нем тревогу. И он, почти задыхаясь от нежности, смотрел - и все не мог насмотреться на это разгладившееся лицо, ставшее навеки родным. Смотрел на лицо своей жены.

И впрямь, супружество не изменило их образа жизни - правда, теперь она у него, случалось, задерживалась на несколько дней, но свое жилье все же оставила за собой. Он спрашивал, почему бы не съехаться? Она отмалчивалась, потом объяснила: квартира служебная, сплошь и рядом используется в интересах дела. Все так же ездила в командировки, когда он выражал недовольство, обычно пошучивала: "Надо, Федя!" Однажды сказала:

– В моих отлучках есть своя польза. Потом крепче любимся. Не фыркай. Знал ведь, кого берешь.

Он хмурился, но про себя соглашался - и в самом деле, любит все жарче. Странная женщина заполонила, она не дает к себе привыкнуть, а эта тревожная тень загадки, как будто стелющаяся за ней, делает ее только желанней.

Одна из ее командировок нежданно-негаданно затянулась. Идя домой, он придерживал шаг, так не хотелось в пустые комнаты. Тоскливо вечерничать одному.

Как-то попался ему на глаза щеголеватый на вид ресторанчик, благо их нынче что пней в лесу, неожиданно для себя он вошел - все же среди людей веселее, да и не возиться с готовкой.

Все время, пока с непонятной поспешностью он расправлялся со скромным ужином, какая-то тучка, повисшая в воздухе, мешала ему, не давала покоя. И только встав, чтоб шагнуть за порог, увидел за столиком в углу компанию двоих мужчин и женщину.

Он неуверенно подошел. Она изумленно всплеснула руками:

– Елки зеленые! Что ты тут делаешь?

Он, улыбнувшись, пожал плечами:

– То же, что все. Зашел порубать.

– Бедный ты мой, по шалманчикам ходит. Плохая тебе жена попалась. Ну вот я вернулась. Заглажу вину. Знакомься. Это мои сослуживцы.

Он быстро оглядел ее спутников. Один - худощавый, зато плечистый, лицо необструганное, каменноскулое, другой - приземистый плотный квадрат, над пухлыми сливочными щеками посверкивают желтые шарики.

– Вот он какой! А мы все гадаем: кто ж это Валечку уговорил?

Голос был сладкий, как пастила, ладошка небольшая, но твердая. Скуластый ничего не сказал и ограничился рукопожатием.

– Видишь, отмечаем по-тихому, - сказала она со знакомой усмешкой. Оттягиваемся после трудов.

Он понимающе отозвался:

– Право на отдых.

– Да. Заслужили. Лишь мы владеть имеем право, а паразиты - никогда. Забыли они наш партийный гимн.

Он видел: она навеселе, в легком приподнятом настроении, лаковые глазки блестят еще отчаянней, чем обычно.

– Ладно, - сказал он, - я пошел.

– Иди, Феденька, иди, повелитель. И жди меня. Только очень жди.

Он медленно поплелся домой, пытаясь хоть как-нибудь упорядочить рваные клочковатые мысли. Занятная вещь - любая профессия кладет на людей свою печать. Вот взять хотя бы оперативников: в повадке, в разговоре, в улыбке, во всем решительно - свой окрас. И снова - уже в который раз!
– колюче подумал: не место там женщине. Придет - все ей выскажу, пусть послушает.

Но не сказал и десятой доли. Когда она наконец явилась, такая его оглушила радость, такая забушевала страсть, что только на заре и опомнился. Тогда и заговорил. Осторожно, не допуская резкого слова. Она отвечала устало, коротко, точно он дитя-несмышленыш - мал еще, подрастешь - поймешь. Но раздражения в голосе не было, какая-то смутная печаль. Ничего не осталось от нервной веселости, которая была в ресторане.

Такое бывало. Он замечал - чем она щедрей приласкает, тем больше грустит и дольше молчит. Но в этот раз вдруг, после редких реплик, в плотине будто размыло щелочку, и хлынула сквозь нее волна.

– Все-таки люди - чудной народ. Все бы им знать, что будет, как будет, завтрашний день им жить не дает. Да, может быть, ты его и не увидишь. Может, и нет никакого завтра. Вот эта минутка, она - твоя. Кто знает, какая за ней идет. Всего-то полчасика назад мы так с тобой животами склеились - не отдерешь и не оттащишь. Не разберешь, где руки, где ноги. А сейчас - благоразумно беседуем. Ты объясни мне, что тебя дергает? Тебе хорошо и мне хорошо. Скажи своему богу спасибо.

– Люди без будущего не живут.

– И отнимают его - тоже люди. А не отнимут - так испоганят. Знаешь, в чем главная их беда? По их породе им жить надо врозь, а врозь - не могут, вот и ломаются.

Эти слова его задели.

– Хорошего же ты о них мнения.

– Я о них ужасного мнения, - с готовностью согласилась она.
– Нет зверя хуже, чем человек.

– Значит, мы в зоопарке живем?

– Если бы!.. В зоопарке - клетки.

И добавила с недобрым смешком:

– Потому занимаюсь своей работой. Вуроны - санитары леса.