т.2. Проза и драматургия

— Рискуем, но во имя чего?.. — ответил Володя. — Странно, но иногда самые простые вещи все ставят на место. Альпинизм ведь спорт. Просто спорт. Не более.

— Я пойду наверх, — твердо сказал Саша, — какие бы мы высокие слова ни говорили. Ты прав, Капитан: альпинизм — это спорт. А спорт предполагает борьбу. Я так привык жить. Кто-то когда-то сказал, что архитектура — это застывшая музыка. Это очень красиво. Но тогда не было массовой застройки. Архитектура сегодня — это битва. И я так привык жить. Я не могу — просто так, за здорово живешь, за какую-то хозяйственную неразбериху, путаницу в снабжении отдать лучший день своей жизни. Высшее достижение, которое мы совершили. Не могу, хоть режь меня!

— Решим так, — сказал Володя. — Завтра я пойду вниз. Так мне велит совесть. Вы можете идти со мной и можете идти вверх. В конце концов, мы и с Петром вдвоем можем управиться.

— Это нечестно! — воскликнул Руслан. — Мы все должны принять коллективное решение!

— Коллективного не получается, — сказал Володя.

— Ты можешь приказать! — настаивал Руслан.

— Не хочу, — ответил Володя, — есть минуты, когда каждый сам должен выбрать дорогу.

— Извини, — сказал Саша, — но моя дорога — вверх. Я — прагматик.

Володя улыбнулся.

— Саш, — спросил он, — а что такое прагматик? Я не знаю.

— Это философия такая есть, — ответил Саша. — В общем, это тот, кто идет к цели кратчайшим путем. И всегда делает то, что, с его точки зрения, наиболее целесообразно.

— Как ты сейчас? — спросил Володя.

— Как я сейчас, — ответил Саша.

Наступила пауза. Хлопала под ветром стенка палатки.

— Я чай поставлю, — сказала Лида.

— Кофе, — попросил Саша.

Руслан полез за флягой с бензином, достал ее, стал разжигать примус. Саша заерзал в мешке, все пытался поудобнее устроиться.

— Я понимаю, — глухо сказал он, — меня можно осудить. Может быть, даже и нужно. Но то, что сегодня я пережил на этом маятнике… В первую секунду мне показалось, что веревка сорвалась и я падаю. Просто был собачий страх смерти!

— Могу себе представить, — сказал Володя.

— Нет, Капитан, — ответил Саша, — представить этого нельзя.

— А ты что решил, Руслан? — спросила Лида.

— А что Руслан может решить?! — воскликнул Руслан. — Куда я Сашку оставлю?

Володя включил приемопередатчик.

— База-Ключ, я Ключ, как слышно, прием.

Спартак ответил сразу.

— Передай вниз, что завтра мы спускаемся. Вертолет нам нужен будет к шестнадцати часам.

— Понял, — грустно сказал Спартак. — Капитан, а вы «зеркало» прошли?

— К сожалению, прошли, — ответил Володя. — У вас все?

Было слышно, как Марат схватил микрофон.

— Капитан! — крикнул он высоко и вызывающе. — А как же твоя мечта?

Володя немного помедлил с ответом.

— Мечта всегда прекрасна, курсант, — сказал он. — Даже если она не достигнута. Главное, наверное, ее просто иметь. Не расстраивайся, курсант. Мы еще вернемся. У меня все, конец связи.

В палатке стало тихо.

— Чай, — сказала Лида.

— Володя, — сказал Саша, — ты считаешь, что мы с тобой расстались?

Володя не сразу ответил. Взял алюминиевую кружку с чаем, подул.

— Там, в компрессорной, — наконец сказал он, — живет дядя Митя, одинокий и одноногий старик. Когда в первый раз наш камень пошатнулся, он бежал на своем протезе быстрее всех. Я его, Саш, не брошу.

— Ты не ответил на мой вопрос, — настаивал Саша.

— Ответил, — сказал Володя. — Лида! — добавил он. — Дай-ка сюда снотворное.

Лида удивилась, но отдала Володе таблетки. Капитан приподнялся и выбросил таблетки из палатки.

— Что такое? — возмутилась Лида.

— Я хочу, — медленно сказал Володя, — чтобы каждый из нас пережил эту ночь без вмешательства химикатов. Желательно — с вмешательством совести. Спокойной ночи. — И погасил свечу.

Перед рассветом Саша вдруг проснулся, вылез из палатки. На востоке тянулась тонкая, серая, светлая полоса. В этом раннем свете можно было разглядеть внизу ровное стоячее море облаков, откуда, как океанические острова, выглядывали кривые пирамиды черно-белых вершин.

Рядом с палаткой тлел красный огонек. Кто-то курил. Саша подошел — курил Володя.

— Ты чего? — спросил Саша.

— Сорвался, — печально ответил Володя. — Три месяца не курил. А тут еще и сна нет. Когда на флоте служил, помню, всем кубриком смеялись над словом «бессонница». Представить себе не могли, как это можно не заснуть. Думали, выдумка. Дураки были молодые.

— Жениться тебе нужно, Володя, вот что, — сказал Саша. — И мальца сотворить по собственному проекту.

— Кажется, близок, — ответил Володя.

Помолчали.

— Лиду жалко, — сказал Саша.

— Жалко, — сказал Володя.

Оба вздохнули.

— Слушай, Капитан, ты ведь когда-то стихи писал. Чего ты бросил? Тебя ведь печатали.

— Лучше бы было, если бы не печатали, — хмуро сказал Володя. — Раз напечатали, два, и уже сами собой стали сочиняться стихи — то к празднику, то к юбилею… И всегда подписывали: Садыков, рабочий. Все равно что подписывать: Толстой, помещик. Как будто то, что я рабочий, давало мне какую-то поэтическую индульгенцию. А когда появилась Марийка, она посмотрела мои сочинения и сказала: «Садыков, нельзя заниматься делом между делом». И была, как всегда, права. Она вообще была мировая баба.

— Сколько ты ее не видел? — осторожно спросил Саша.

— Восьмого июля было шесть лет.

— Ты романтик, Володя.

— Если что-нибудь хочешь мне рассказать про нее, лучше не надо, — быстро сказал Володя.

— Ничего я не хочу, — грустно ответил Саша. — Я хочу сейчас только одного — провалиться сквозь землю.

— Это хорошее желание, — улыбнулся Володя. — Я тебе, Саш, сочувствую. Однако шел бы ты спать. Завтра вам с Русланом много работать.