Та, что меня спасла

Севу чуть ли не трясёт от возмущения. Даю ему возможность спустить пар и выговориться. А я послушаю. Может, что новое узнаю или ценное.

– Что происходит, хотел бы я знать?

Сева рассержен. Дай ему возможность – молнии бы метал. И глаза наконец-то потеряли свою ленивую насмешливость. Перекорёжило, надо же.

– Меня отравили, Мелехов, – снова говорю и наблюдаю. До Севы вначале не доходит, хоть он и затыкается на несколько мгновений.

– Что значит отравили? – лепечет он и по глазам вижу: не верит или не понял до конца.

– То и значит. Яд подсыпали. Предположительно – на благотворительном балу.

– Опять она? – давится он воздухом. – Самое удобное и лёгкое преступление – укокошить мужа.

– А может, ты? – сверлю его взглядом. Крутился постоянно возле меня. Бред полнейший нёс. И как-то вовремя начал порочить мою жену. Я предупреждал тебя? Чтобы не совал нос в мою семью и отношения? Предупреждал, что на мою жену ни словом, ни взглядом косо не пялился?

– Эд, послушай, что ты сейчас несёшь. Кто она, а кто я. Кому из нас можно верить больше?

– Тая – моя жена. Не забывайся. А кто ты – известно всем. Легкомысленный пустозвон, что без конца путается с разными бабами и ведёт довольно странный полубогемный образ жизни. Ты истаскался, Сева. Потерял индивидуальность и лицо. Болтаешься как говно в проруби и не хочешь вырастать.

– Да ты… да как… – булькает Сева возмущённо, но мне сейчас плевать на его нежные чувства. Их у него отродясь не было. – Ты то, меня подозреваешь?!

– Следствие разберётся, – отвечаю уклончиво и задаю вопрос, что интересует меня с некоторых пор: – А ты лучше расскажи, почему всех любовниц за мной подбираешь. Это из жажды коллекционировать или потому что они мои?

Сева меняется в лице. Прячет глаза. А затем вскидывается. Взгляд у него отчаянный.

– Что, проболталась тебе? Не удержалась, чтобы не втоптать Севу поглубже в грязь? Как же. Такой шикарный случай упускать нельзя.

Я настораживаюсь. Очень интересно. О чём это он сейчас?

– Ты о чём? – спрашиваю холодно.

– Ой, вот только не нужно делать вид, что ты не в курсе. Я о жене твоей, о ком ещё! Ну, напился я, ну предложил ей любовницей стать, как только ты её бросишь. Я, между прочим, во благо твоё действовал! Испытывал её, так сказать!

– Ты… что?.. – у меня даже в глазах потемнело. Кажется, я вчера хотел убить того долбанного художника? Так вот: не хотел. А Севу – хочу. По-настоящему.

Сева отшатывается. Бледнеет. Закусывает до крови губу.

– Я думал, ты из-за этого бесишься, – бормочет он, вжимаясь в дверцу машины. С его габаритами это выглядит нелепо.

Делаю несколько рваных вдохов-выдохов, чтобы не расквасить бывшему другу морду.

– Ну и как? Она согласилась на твоё поистине щедрое предложение? – голос у меня как у древнего ящера – противный и скрежещущий.

– Нет, конечно, – Сева пытается независимо засунуть руки в карманы. Куда ему. С его-то кулачищами. Там надо по авоське на каждый бок привязать – может, поможет. – По роже мне дала.

Ах, да. Я помню. Его видок перед тем, как Тая исчезла с проклятого бала. Значит, это она его приложила. Горжусь и восхищаюсь своей женой. Жаль, я не знал, а то бы добавил.

– Послушай меня, Сева, – трудно держать руки в спокойствии. – Очень внимательно послушай. Ты и так уже отличился везде, где только можно. Я прощал тебе эпатажные выходки. Всё думал – образумишься со временем, пройдёт у тебя затяжной период козлизма. Но, смотрю, время идёт, а ума не прибавилось. Ты скоро отцом станешь, а всё в подростковые игры играешь. Чужих любовниц подбираешь и пробуешь на… зуб. Шуточки дурацкие шутишь. Безумные идеи толкаешь. Из-за твоих слов Тая ушла из дома. Подслушала твой бред, что всё вокруг меня закрутилось, как она появилась в моей жизни. Решила искоренить себя. Чтобы мне якобы было лучше и спокойнее. Хочу, чтобы ты знал: со своими проблемами я разберусь сам. Не нужно без конца творить ерунду, прикрываясь благом.

– Эд… мы же столько лет вместе. Столько прошли испытаний. И вот сейчас ты…

– Прежде чем говорить, продумай хорошенько каждое слово, – предупреждаю, и в злость свою вплетаю угрозу. – Друг – это не тот, кто делит с тобой любовниц и пакостит чужой жене. Друг – это тот, кто плечо подставит, а не подножку, из лужи вытянет, если нужно. Ты заигрался, Сева. И да, я не верю тебе. И да, подозреваю тебя. Потому что больше не чувствую твоей поддержки.

Сева молчит. Глядит в окно. Вряд ли что-то видит.

– Дожились, – вздыхает он тяжело. А затем смотрит мне в глаза. Во взгляде его отчаяние. Тёмная какая-то тоскливая хмарь. – Не травил я тебя, понял? Незачем мне это! А любовницы… ну, своего рода азарт. Всё время хотелось узнать, что они в тебе находят? Ведь ни одна с миром не ушла – только через скандал. Ты ж деревянный, Эд. С тобой не то, что нелегко – невозможно порой. Я не о мужской дружбе сейчас. Как друг ты как раз серьёзный и надёжный. Но бабы?.. Это всегда было выше моего понимания. Неужели им нравится, как ты их гнобишь и в бубен не ставишь? Они все как одна жаловались на твою чёрствость и отсутствие эмоций. Ты ж даже крошку свою удержать не смог – не вынесла, ушла.

– Заткнись, Сева, – только его истерик мне сейчас не хватало для полного комплекта.

Он хочет сказать что-то ещё, я уже собираюсь посчитать ему зубы кулаком, как машина наша содрогается и идёт юзом. Выстрел?.. Взрыв?.. – это последнее, о чём я думаю. А затем становится темно. Очень темно…

16. Эдгар

– Эдгар Олегович! Эдгар Олегович! – словно сквозь вату. Голова раскалывается так, что и глазам больно. Но я всё же пытаюсь их открыть. Это голос водителя. Встревоженный. Усилием воли разлепляю веки. Хорошо, что сегодня не солнечный день.

– Что… случилось? – губы неприятно пересохли. Горло тоже.

– Шина лопнула, – у Костика раздосадованное лицо. На щеке – ссадина. – Ехали быстро. Дорога мокрая. Перевернулись. Но все живы, слава богу. Просто лопнула хренова шина!

Просто. Не просто. Вскрытие покажет, как говорится. Соображать мне тяжело.

– Я вызвал Игоря. Скоро будут. Вам назад в больницу надо. Сотрясение, видать. И Всеволода Никитовича тоже туда же. Рука, наверное, сломана.

Я пытаюсь сесть. Сева на обочине сидит журавлём длинноногим. Белый, как мучной червь. Я бы злился на него, наверное, но не могу. Почему-то становится смешно. Возможно, это последствия стресса.

– Ну что ты ржёшь, что ты ржёшь, – страдальчески морщится Мелехов. Рука у него висит плетью. – Чёрт, левая. Рабочая. Угораздило. Вот только не говори, что это кара небесная.

– Не скажу. Удар головой, как ты думаешь, из какого разряда кар? И для чего? Чтоб мозги на место встали?

– Да! – почему-то радуется Мелехов и лыбится самой своей блядской улыбкой. – Эд… ты прости меня, а? Чёрт, ну дурак я… Ты ж знаешь. Но за тебя я любому шею сверну, ноги местами поменяю и скажу, что так и было.