Та самая Татьяна

Но тут другая идея пришла мне в голову, и я стал осматривать стволы берез, куда, по моему разумению, мог отлететь смертоносный снаряд. Я исследовал три, пять, восемь деревьев – ничего. Я оглянулся. Никита покорно скучал в той позиции – на месте Ленского – в какую я его поставил. Я махнул ему рукой: можешь уйти, мол, и он охотно повиновался.

И тут новый замысел поразил меня. От своей няни я знал, что не в юном, но в молодом возрасте березы растут быстро, до полуметра в год вымахивают. А тут, на опушке, деревья были еще не старые. Значит, отметина от пули (если она, конечно, осталась) могла вместе с растением подняться над землей. И я, чуть отступив, стал глядеть на бересту не прямо перед собой, а на метр-полтора-два над головой. И вдруг… На стволе одной из раскрасавиц, на вышине примерно вытянутой руки, я заметил небольшое черное пятно правильной формы, и это был не след от сучка и не повреждение коры (или что там еще бывает у деревьев? – из меня, признаюсь, ботаник неважный).

Я немедленно призвал Никиту и велел достать из дерева находку, чем бы она ни была. Тут же поднялась суматоха. Никита побежал за кучером, потом они оба подбежали ко мне, затем кучер устремился назад к своей колеснице за ножом, за ним следом бросился мой слуга и зачем-то притащил веревку. Затем люди долго стояли у ствола, чесали в затылках и высказывали друг другу различные предположения о том, как они будут выполнять заданный мною урок – в числе оных имелись самые фантастические, включая немедленное вырубание всей рощи с последующей продажей древесины на дрова и чрезвычайным обогащением обоих. Если бы русский народ, замечу между прочим, столь же деятельно трудился, как обсуждает обычно способы выполнить работу, мы бы давно вышли в лидеры среди всех европейских наций (не говоря уже об отсталой Азии или северо-американских штатах)!

Наконец, мне пришлось пригрозить, что я вздую их обоих, и только тогда дело стало двигаться. Никита, вооружившись ножом, влез на закорки кучера и после аккуратно вырезал требуемое мне «пятнышко» из ствола. Я с нетерпением схватил находку.

То и вправду оказалась пуля! Смятый – очевидно, при ударе о древесину, смертоносный кусочек свинца лег на мою ладонь. И тут я понял, что он никак не может быть тем, что я выпустил из своего «лепажа». И вообще – не может быть пистолетной пулей. Я думаю, вы знаете, княгиня, что современные пистолеты – в том числе мой дуэльный, из которого я совершал свой роковой выстрел, – являются оружием с гладким (внутри) стволом. Пуля в них закладывается с дула. Она – в данном случае это обстоятельство является главным – представляет собой идеальную сферу. Проще говоря, шарик. И при выстреле, после прохождения в стволе пистолета, поверхность его не меняется. Конечно, при попадании в дерево металл сплющился, изменил свою форму. НО! На поверхности той пули, что мне вынули из дерева, были видны – внимание! – бороздки! Знаете, вроде насечки или линии, проведенные ножом или шилом! Такой пуля никогда не бывает, если вылетела из пистолета (то есть оружия с гладким внутри стволом). Такой пуля может быть, только если ею стреляли из оружия нарезного: ружья или штуцера. Должен вам заметить, подобное оружие стреляет гораздо дальше, чем дуэльный «лепаж», и бьет намного точнее!

Простите меня, сударыня, за эту небольшую стрелковую лекцию, но иначе я никак не смог бы объяснить вам выводы, к которым я пришел. Разумеется, вы можете возразить, что пуля, найденная мной, могла вонзиться в березу в результате любой другой оказии, а не только моей злосчастной дуэли. Конечно, я соглашусь с вами. Могла. Но места здешние далеко отстоят от привычных охотничьих угодий. Разве вы слышали, покуда тут жили, чтобы кто-то отправился на охоту на мельницу? А иначе – можете ли вы себе представить, что кто-то вдруг пришел на тихий берег местной речушки и стал палить по березам?! Начал охотиться на ворон или сорок? Подобного не было заведено даже у моего дяди, злоупотреблявшего, по правде сказать, смородиновой.

Тут еще одна счастливая мысль пришла мне в голову. Я приказал Никите встать на прежнее место – то есть в точку, где помещался в дуэльное утро мой неудачливый друг Владимир. А кучеру велел: занять ту позицию, в которой находился в момент фатального выстрела я сам. После этого я стал, как говорит мой друг, мареман Федор Матюшкин, брать пеленг – то есть выстраивать на одной линии три предмета: березу, в которую вонзилась пуля, Никиту (бедного В. в день дуэли) и кучера – то есть как бы себя самого, как я располагался в момент стрельбы. Вы, княгиня, конечно, можете поспорить, являются ли мои люди предметами, то есть существами, мало одушевленными? Знаете, мне порой кажется, что да… Однако не буду отвлекаться.

В итоге, береза, мой камердинер и кучер никак в одну линию не выстраивались. Сдвиг получался изрядный – будь вы, книягиня, сильны в навигации, я бы сказал, что он составляет едва ли не сорок пять градусов – однако не буду морочить вам голову и лишь повторю еще раз: да, расхождение было весьма заметным. Конечно, вы можете возразить мне (если дочитали до сего места и еще не отложили мое письмо со скукой на лице), что смертельный свинец мог изменить направление полета, пройдя сквозь тело моего горемычного друга (простите меня, и вы, княгиня, и покойный, и сам Господь за мой бесстыдный цинизм!) Да, так могло быть, соглашусь я с вами, – однако подобное предположение лишь еще раз убедило меня в мысли, что фатальная пуля выпущена не из моего «лепажа». У пистолетов вообще, простите за очередное назидание, весьма малая убойная сила (в сравнении с ружьями), а представить себе, чтобы свинец прошел навылет сквозь тело, а потом еще пролетел около двадцати саженей и вонзился в дерево, да так, что не отскочил, а задержался внутри его – и вовсе невозможно.

Далее, велев Никите, исполнявшему роль жертвы (то есть В.Л.), оставаться на прежнем месте, я приказал кучеру занять иную позицию. Такую, чтобы все трое – он, камердинер и береза с пулей – наконец образовали одну линию. Для этого кучеру пришлось передвинуться шагов на пять в сторону. Потом я заметил, какому месту соответствует эта новая позиция. И вышло, что воображаемая линия, соединяющая кучера, Никиту и березу, если ее продолжить, в точности попадает на окно мельницы!

Освободив, наконец, слуг от исполнения ролей в моей живой картине, я скорым шагом отправился к мельнице. Окно…Окно… Как бы ни была фантастична моя мысль, но нахлынувшее воспоминание о том, что одновременно с моим выстрелом в то утро прозвучал еще один… Идея, что, быть может, некто, притаившись с ружьем, выпустил пулю в злополучного В.Л. …Все это обрушилось на меня в один миг, словно помилование, которое бедному рабу вдруг решает объявить сам император! И я кинулся внутрь заброшенной мельницы.

Бог его знает, что я хотел там найти. Обнаружение пули, застрявшей в березе, раззадорило меня. Я потребовал огня, чтобы осветить полутемное помещение мельницы. После многих высокомудрых предположений и бестолковых метаний мои слуги, наконец, отправились заготовлять лучину. Я и сам к тому времени внимательным образом осмотрел пол мельницы – особенно подле оконца. Кроме горсти просыпавшейся муки, клока сена, гвоздика и веревочки, ничего мне обнаружить не удалось. Разве что… На истоптанном земляном полу у окна под лавкой имелось в глине давнее, характерное углубление. Отпечаток был изрядно оплывший. Чувствовалось, что ему уже не один месяц, а то и год. А представлял он собой след от вдавленного в землю приклада!

Конечно, вам известно, княгиня, что перед тем, как выстрелить из ружья, надобно зарядить его. Сделать это сложнее и дольше, чем выстрелить. Происходит сие следующим образом: ружье упирается прикладом в землю, в дуло его засыпается порох, сверху кладутся пыж и пуля, которая впоследствии забивается в глубь ствола при помощи шомпола, по которому, в свою очередь, колотят молотком. От этого на земле, куда напирает приклад, остается характерная отметина – отпечаток от него.

Тут с лучинами явились люди. Я возжег их и стал заново осматривать помещение – теперь при свете. Углубление в виде приклада под лавкой хоть отчасти и расплылось, но, на мое счастье, было не затоптано – видимо, оттого, что вскорости над ним водрузили скамью. Я тщательно еще раз осмотрел его и подтвердил свой вывод: след не могло оставить не что иное, как приклад. Я отошел от окна и стал осматривать пол мельницы дальше. И тогда мне вновь улыбнулась удача. Под лавкой я обнаружил сработанный кремень.

Я снова вынужден попросить прощения за очередной урок, который должен вам преподать, но как вы, наверное, слышали, сударыня, ружья и пистолеты, что применяются в наш просвещенный век, являются кремневыми. Это значит, что запалом, который возжигает порох при выстреле, является кремень – тот же самый, что служит несносным мужчинам для высечения искры, чтобы воскурить трубку или сигару. Насаженный на курок ружья или пистолета, кремень в момент выстрела с силой ударяет об огниво, возжигает порох – взрыв которого в дальнейшем и выталкивает пулю из дула мушкета, ружья или пистоля. И вот в пыли и в грязи мельницы я вдруг обнаруживаю кремень! Разумеется, это ни о чем не может свидетельствовать с достоверностью – однако легко предположить, что именно в тот день, четырнадцатого января 1821 года, некто, вооруженный ружьем, пришел сюда на мельницу. Пришел с тем, чтобы убить Владимира. Он стал заряжать свой штуцер, но вдруг обнаружил, что кремень истерся. Он заменил его на новый, а старый, по оплошности или не придав значения, стряхнул на пол. Затем он навел дуло, высунутое из оконца мельницы, на Ленского. Дождался, когда я в ходе дуэли тоже направлю на того свой пистолет, – и выстрелил, да так, что раскат от его пальбы слился с грохотом, произведенным моим «лепажем». А дым и запах пороха остались внутри мельницы, и потому также были не замечены никем.

Воодушевленный, я выскочил из прохладного полумрака строения и велел везти меня домой. Люди мои, кажется, вздохнули с облегчением.

По пути я попросил обоих сидеть молча и даже песен своих заунывных не затягивать. Мне требовалось подумать. Из событий минувшего утра я сделал вывод, что мне непременно надо поговорить с секундантами – господином Зарецким и моим бывшим камердинером мосье Гильо, как бы неприятно мне ни было вспоминать былое, особенно в компании с первым.

Что ж! Это письмо, моя дорогая, я пишу спешно – в ожидании обеда, которым меня, возможно, моя любезная Анисья, наконец, покормит. Можно было бы вновь отложить его – а после вернуться к нему, тем более что мой конфидент в Петербурге, наверное, не станет доставлять вам каждую эпистолу поодиночке, а принесет, экономя свои подметки или подковы лошадей, всю корреспонденцию чохом. Но нет сил, как хочется поделиться с вами своей появившейся надеждой: а вдруг и впрямь я невиновен?! И пусть я даже не увижу и не услышу вашей реакции, но все равно: скажите, вы ведь будете рады за меня? Может быть, даже счастливы?