Таёжный, до востребования
Шрифт:
– Тогда завтра?
– Да, хорошо… Я еще позвоню.
Я дала отбой, испугавшись, что разрыдаюсь прямо в трубку.
В ту минуту, когда Рустам сообщил о возвращении Вали, я наконец осознала, что люблю его. Что все это время я обманывала себя, выдавая истинное, глубокое чувство за дружбу – безопасную, удобную, ни к чему не обязывающую. Нина неоднократно советовала, чтобы я не упустила Рустама, потому что он замечательный и идеально мне подходит, и даже Фаина Кузьминична прямо сказала об этом в тот день, когда я пришла сообщить ей о предложении Головко назначить меня завотделением. Но я была
Я не ответила согласием на предложение Рустама о фиктивном браке не из-за уязвленной гордости, а из страха, что, если мы будем жить вместе, я не смогу устоять перед искушением новой любви. Я понимала, что нравлюсь ему, видела выражение его глаз, которое невозможно было принять за что-то другое… Он, как и я, стоял на пороге большого чувства, требовалась лишь искра, чтобы это чувство вспыхнуло огнем.
Валино письмо было подобно ведру холодной воды, выплеснутому на разгорающееся пламя.
Закрывшись в своей комнате, я предалась отчаянию, плача в подушку, чтобы никто не услышал. Устав от рыданий, забылась сном, но и во сне меня преследовал образ Рустама, который становился все меньше, пока, наконец, не исчез совсем.
В понедельник после обеда я отправилась в опеку подавать заявление на удочерение.
Накануне мы со Снежаной виделись. Каким бальзамом на душу стала для меня эта встреча! После обиды, нанесенной отцом, после известия, что Рустам возвращается к бывшей жене, как отрадно было обнять малышку, которая вскоре станет называть меня мамой!
Около часа мы провели в игровой, а потом гуляли во дворе, болтая обо всем на свете, привыкая к тому, что скоро постоянно будем вместе. Снежана оказалась разговорчивым и любознательным ребенком, доверчивым и ласковым. Ее рука, благодаря лечебной гимнастике и физиотерапии, быстро восстанавливалась. С шеей дело шло медленнее, но я не сомневалась, что рано или поздно мы справимся и с этим недугом. Когда пришло время мне уходить, Снежана заплакала, но я заверила ее, что приду снова, что больше ее не оставлю. Когда ее уводили от калитки, у меня сердце разрывалось от боли. Она оборачивалась, искала меня глазами, так что в конце концов воспитательница крикнула мне, чтобы я уходила. Я повиновалась, но ноги сами вернули меня к калитке; я увидела, лишь как мелькнуло на крыльце Снежанино пальтишко, а потом дверь захлопнулась.
Я была записана на 15:30, но, как это часто бывает, очередь после обеда задержалась, так что я попала в кабинет инспектора по усыновлению в начале пятого. Все шло хорошо, пока инспектор не протянула мне список документов, обязательных к предоставлению.
В списке, помимо справок от терапевта, психиатра и нарколога, справки о доходах, справки о месте проживания и характеристики с места работы, значилась характеристика из райкома.
– А пункт семь обязателен?
– Здесь все обязательно. Вы же состоите в ВЛКСМ?
– Да, но только до пятницы. Второго апреля мне исполняется двадцать восемь.
– Но ведь еще не исполнилось! – резонно заметила инспектор. – В любом случае, если гражданин на момент подачи заявления об
усыновлении не вступил в партию, характеристика предоставляется в течение года с момента его выхода из рядов ВЛКСМ.– Понятно…
– Да что в этом сложного? Райком в этом же здании. Идите прямо сейчас и возьмите характеристику.
Если бы это было так просто! Если бы инспектор знала…
После заседания, на котором мне пришлось оправдываться перед комсомольским активом, мы с Дедовым больше не виделись. Удовлетворившись моим публичным унижением, он потерял ко мне интерес. Я знала, что нам в любом случае придется встретиться, когда я приду сдавать комсомольский билет. Но одно дело – сдать билет, и совсем другое – запросить характеристику, от которой будет зависеть, отдадут мне Снежану или нет.
Выйдя из сельсовета, я завернула за угол, прошла несколько метров и вошла в вестибюль райкома. Сдала верхнюю одежду в гардероб и направилась к кабинету Дедова. У двери замедлила шаг, постояла немного, а потом заставила себя повернуть дверную ручку.
Дедов сидел за столом и разговаривал с коренастым, коротко стриженным парнем в расстегнутой болоньевой куртке. Увидев меня, секретарь сбился, нахмурился и сердито закончил:
– Имейте в виду, Румянцев: еще раз выступите зачинщиком драки – положите билет на стол!
– Больше не повторится, товарищ Дедов.
– У нас принято стучать, товарищ Завьялова, – холодно сказал Дедов, когда за Румянцевым закрылась дверь. – Зачем вы пришли?
Я отметила, что он не поздоровался и не предложил сесть – значит, по-прежнему на меня злился. Не самое обнадеживающее начало. Я приготовилась к борьбе и решительно сказала:
– Товарищ Дедов, мне нужна характеристика по месту требования.
– Откуда запрос? – холодно уточнил он.
– Из органа опеки и попечительства.
– С какой целью?
– Я хочу удочерить ребенка.
Дедов выпрямился на стуле и устремил на меня удивленный взгляд.
– Что-что вы хотите сделать?
– Удочерить ребенка, – твердо повторила я. – Девочку из нашего интерната.
– Умственно отсталую?
Я не ответила. Этот вопрос не имел отношения к написанию характеристики.
– Товарищ Завьялова, вы, по-видимому, сами недалеко ушли от подопечной интерната, если явились сюда с таким заявлением.
– Что не так с моим заявлением?
– Присядьте, – снизошел Дедов.
Я села, продолжая спокойно смотреть на него, хотя внутри меня бурлила ненависть.
– Вот список документов на удочерение. Если не верите, позвоните инспектору Савиной.
Дедов скользнул взглядом по списку, который я положила перед ним на стол, и спросил:
– Зачем вам это нужно?
– Вы имеете в виду, почему я хочу взять ребенка из интерната?
– Да, товарищ Завьялова, именно это я имел в виду! Незачем перефразировать мои вопросы, если их смысл вам понятен.
– Я увидела эту девочку, когда приходила ее лечить, и поняла, что мы должны быть вместе.
– И вы хотите, чтобы я поверил в эту чушь?
– Я не прошу вас мне верить. Я прошу выдать характеристику.
– Вы либо отчаянно смелы, либо до крайности самоуверенны, полагая, что характеристика за моей подписью удовлетворит органы опеки.