Таёжный, до востребования

В другое время он, несомненно, осадил бы меня, заставил взять другой тон, но сейчас просто отошел к окну и повернулся ко мне спиной, ожидая, пока я успокоюсь.

В такие минуты я ненавидела его холодность, граничащую с нравственной жестокостью.

В такие минуты я жалела, что погибла мама, а не он.

Мне, как никогда, нужна была его поддержка. Пусть он ничем не мог помочь фактически – достаточно было теплых слов, объятий, участливого взгляда; но даже на это я рассчитывать не могла. Отец и раньше не был склонен к сантиментам, а после смерти мамы совсем закрылся эмоционально. Мои слезы действовали на него как красная тряпка на быка: вместо того, чтобы посочувствовать, он, наоборот, злился. Я могла сколько угодно на него обижаться, но это ни к чему бы не привело. Проще было не лить слезы по пустякам, однако измена мужа и грядущий развод к пустякам не относились.

– А чего хочет сам Матвей? – неожиданно спросил отец. – Он твердо намерен развестись и жениться на той девушке? Или надеется как-то исправить ситуацию – конечно, при условии, что ты его простишь?

– Я не собираюсь его прощать и не понимаю, как это можно исправить.

– Зоя, ты врач, и прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

Прямолинейность отца меня покоробила, но разговор был такого рода, что не предполагал иносказаний или завуалированности.

– Матвей хочет жениться на этой Гале, – сухо сказала я. – И ребенка он тоже хочет. Действительно хочет, а не потому, что в противном случае получит неприятности на работе или не сможет вступить в партию. Он надеется, что я не стану жаловаться в профком или пытаться как-то еще ему навредить. Вначале у меня была такая мысль, я очень на него разозлилась, но сейчас… – я покачала головой. – Сейчас я уже ничего не хочу. Только чтобы все поскорее закончилось.

– Значит, ты вот так просто сдашься? Не станешь бороться, не попытаешься его удержать? Неужели ты совсем его не любишь?

– Именно потому что люблю, я не стану этого делать. Если Матвей предал один раз, он может предать снова. Я не хочу жить в постоянном страхе, контролировать его, пытаться подловить на лжи… – Я остановилась, чувствуя, что закипаю, и добавила более спокойно: – В общем, я подаю на развод.

– Матвей оставляет тебе квартиру, а сам будет жить у родителей?

– Нет, он перебрался к ним временно, пока мы не решим квартирный вопрос. Ты ведь знаешь, у его родителей всего одна комната.

– Но ваша квартира совсем крошечная. При размене вам в лучшем случае достанется по комнате в коммуналке на самой окраине города. И то с доплатой.

– Мы не будем ее разменивать. Я хочу вернуться сюда. Если, конечно, ты не против.

Последняя фраза была своего рода вежливым реверансом, уступкой условности. Я знала, что отец не станет возражать – более того, он сам бы мне это предложил, просто я его опередила.

Я ждала, что отец скажет: «Конечно, переезжай хоть завтра», но он молчал, по-прежнему стоя ко мне спиной, словно ему было неприятно на меня смотреть.

Пауза затягивалась. Меня охватило беспокойство.

– Пап, ты ведь не против?

– Солнышко, видишь ли… В другое время я бы, конечно… Но обстоятельства таковы…

– Какие обстоятельства?

Отец наконец повернулся. Его лицо было растерянным. Виноватым.

Мое беспокойство переросло в опасение, что сейчас я услышу нечто такое, что вряд ли поднимет мне настроение. Я неуверенно спросила:

– Ты не хочешь, чтобы мы снова жили вместе?

– Дело не в этом. А в том, о чем я собирался тебе рассказать.

– Да, ты упоминал какую-то новость…

– Она может тебе не понравиться.

Я была готова ко всему: что отец решил произвести обмен или фиктивно продать обе комнаты и переехать в другой город, или узнал неутешительный диагноз и сейчас сообщит, что жить ему осталось несколько месяцев…

Однако о самом очевидном я не подумала. Наверно, просто привыкла к тому, что, кроме меня, ему никто нужен.

– Я женюсь, Зоя.

– Женишься? – изумленно повторила я. – На ком?

– Ее зовут Ирина Сергеевна. Мы познакомились в январе и вчера подали заявление в загс. Регистрация через месяц, двадцатого июля.

Я ошеломленно молчала. Новость не укладывалась в голове.

Отец встретил женщину, влюбился в нее, позвал замуж. А я ни о чем не знала. За последние пять месяцев я приходила к нему много раз, одна или с Матвеем. Мы пили чай, говорили на разные темы, обсуждали летний отпуск, и все это время за спиной отца маячила некая Ирина Сергеевна, о которой он ни разу не упомянул.

– Почему ты говоришь об этом только сейчас? – наконец спросила я.

– Не знаю! – Отец развел руками. – Наверное, не хотел спугнуть свое счастье. Я не суеверен, но…

– Сколько ей лет? – перебила я, меньше всего желая выслушивать его оправдания.

– Сорок пять. Она вдова. Живет в Гатчине, работает в школе учительницей истории. Ира очень славная женщина. Я вас непременно познакомлю, когда Света вернется из пионерлагеря.

– Какая Света?

– Ирина дочь. Ей тринадцать. Она будет жить в той, маленькой комнате.

– А как же я?

Я вела себя словно растерянный ребенок, но эмоции – обида, растерянность, страх – были так сильны, что затмили голос разума и уничтожили остатки гордости. Я добавила почти жалобно:

– Когда я выходила замуж, ты обещал, что этот дом навсегда останется моим, и если что-то пойдет не так…

– Но ты же не думала, что я всю оставшуюся жизнь проведу один?

– Наверное, именно так я и думала. Во всяком случае, надеялась, что всегда буду занимать в твоей жизни первое место.

– В тебе говорит эгоизм.

– Возможно. Но ты должен был сказать! Я бы тогда не рассчитывала на этот вариант.

– В тот день, когда я сделал Ире предложение, вы с Матвеем уже разъехались и, насколько я понимаю, решили, что ты вернешься сюда, не поинтересовавшись моим мнением на этот счет. Ты тоже должна была сразу сказать, но предпочла поставить меня перед фактом, точно так же, как это сделал я. Так почему я должен оправдываться, а ты – нет?

Я молчала, прижав пальцы к вискам, в которых начинала пульсировать боль. Положение казалось безвыходным. Мы с Матвеем действительно не смогли бы разменять однокомнатную малогабаритку на две отдельные комнаты, если только не согласились бы переехать в жуткие клоповники с соседями-алкашами. Но у Матвея и не было желания разменивать квартиру, он собирался привести туда новую жену, свить новое любовное гнездышко. По большому счету, я не имела на эту квартиру никаких прав и не могла ничего требовать от Матвея. Тот факт, что это он решил от меня уйти, а не наоборот, ничего не менял. Официально на развод подавала я.

Словно прочитав мои мысли, отец сказал:

– Пусть Матвей что-нибудь придумает. Ведь это он виноват. Не выставит же он тебя на улицу! В конце концов, ты там прописана. Если будет упрямиться, пригрози, что обратишься в партком и профком.

– Я не привыкла действовать такими методами.

– А какими методами ты привыкла действовать, Зоя? Слезами, давлением на жалость, упреками? Ты уже взрослая, я не могу бесконечно тебя опекать. Не обижайся, но ты должна сама о себе позаботиться.