Тафгай

Потом у меня потянулись ежедневные тренировки и турниры, а Лёшка Беспалов, связался с этими тринадцатилетними балбесами, которые его зауважали и пригласили в свою банду, где тоже нужны были смелые и резкие парни. Когда я поехал играть по юношам, Лёха загремел в места не столь отдалённые. Когда я вернулся из США, у моего друга детства было уже три ходки. А в конце нулевых его убили, свои же не поделили что-то. Поэтому блатную шушеру я терпеть не могу! Теперь иногда может раз в год, может два, мне снится, как мы играем тот злополучный хоккейный матч. Я ему пас, он мне ответный, и гол в пустые ворота.

— Ты это, Ванька, прежде чем в Челябу двигать подумай сто раз, — улыбнулся вечно молодой друг моего детства.

На этих словах я вздрогнул и проснулся.

— Что вы, Иван, хотите добавить про Евгения Базарова? — Повторила свой вопрос литераторша, глядя на меня. — Вы же сейчас что-то сказали.

— Я сказал, что мне нравится, как вы преподаёте новый материал. Особенно про «Отцов и дедов» сильно впечатлило, — ответил я, встав с места. — То есть про детей и отцов и прочих родственников.

— Ну, вы же с чем-то не согласны, — раззадорилась красавица Виктория Тихоновна.

«Что ж там было-то в этих отцах и праотцах? — задумался я на несколько секунд. — Баба была какая-то красивая, богатая и одинокая. Одинцова! Вот это я вспомнил, так вспомнил!»

— Если угодно я готов высказать свое пусть малограмотное, но критическое мнение об этом рассказе, который возможно и повесть, и роман в одном флаконе, — я решительно вышел к доске. — Итак, Лев Толстой…

— Тургенев, — шепнули мне с первой парты девчонки.

— Спасибо мои хорошие, я знаю, — я подмигнул подружкам. — Итак, Лев Толстой высоко оценил эту литературную работу Тургенева. Но он как человек увлекающийся загнул сюжетную линию не туда, куда следовало по правде жизни, а туда куда захотел.

— Ты Иван кругами не ходи, ничего он не загибал, — брякнул с третьей парты наш местный отличник и любимец всех учителей.

— Спокойно, я сейчас говорю с революционной прямотой, — я показал рукой на портрет Маркса. — Базаров — это нигилист, революционер, чернокнижец, то есть разночинец. Он имеет четкие суждения, режет лягушек и собирает гербарий. Природа, по его мнению, это мастерская, а он в ней сборщик, то есть кузнец.

— Работник, — подсказала мне нужное слово литераторша.

— Да, работяга! — Я показал большой кулак мировому империализму. — Так чего же он шашни с Одинцовой разводит, когда они остаются наедине? Я вас люблю, хоть я бешусь, хоть это труд и перекур напрасный.

— А что ты предлагаешь? — Пристал как банный лист отличник с третьей парты.

— Взять её, и с пролетарской страстью вовлечь в революционную борьбу и близость женской и мужской противоположностей, — я пару раз махнул кулаком стараясь выбрать выражения попристойнее. — Отсюда моё предложение такое — роман Тургенева «Отцовское детство» переписать, так чтоб в нём Базаров ежедневно в вечерние и утренние часы перевоспитывал Одинцову, наставляя на путь истинный, и издать его на всех языкам миллионным тиражом.

На этих словах раздался спасительный для русской классической литературы звонок, а то я себя знаю, мог бы и до Достоевского дойти и прочих Островских докопаться. Виктория Тихоновна устало улыбнулась и сказала, что на следующем уроке будем писать сочинения по «Отцам и детям».

— Зачем ты устроил этот цирк? — Спросила меня преподавательница, когда я ей помогал нести в учительскую парочку «тяжёлых» книжек.

— От скуки помираю, — признался я. — Мне бы сейчас железо в зале потягать, штангу от груди пожать, ноги прокачать, плечевой пояс. Готовиться нужно к чемпионату по хоккею.

— Так это про тебя была сегодня статья? — Улыбнулась Виктория Тихоновна. — Подожди здесь, — сказала она, забрав книги и войдя в кабинет для учителей.

Через десять секунд литераторша действительно появилась с газетой «Автозаводец», на которой был мой портрет с перекошенным лицом, как будто я разрывал пасть крокодила, и большой заголовок «Чемпион».

— У меня муж редактор этой многотиражки, — пояснила женщина появление странной газеты. — В конце статьи написано, что ты увольняешься. Это правда?

— Каждый должен заниматься своим делом и, не смотря ни на что, двигаться к своей мечте, — ответил я, грустно улыбнувшись.

Глава 24

Вот чего я точно не ожидал, что вечером в среду 15 сентября окажусь на самолёте фирмы «Кукурузник», который может взлететь с любого колхозного поля. Есть у машины и официальное название АН-2. Приходилось мне как-то в будущем летать на таком легендарном биплане, с юношеской командой на соревнования ни то в Березники, ни то в Соликамск. Ощущения замечательные, особенно после посадки, когда урыгалась вся хоккейная команда. Вот и сейчас несколько раз трясонуло, и что-то заскрежетало за бортом, а у меня на лбу выступила нервная испарина.

— Потерпи Иван, — перегнулся из переднего кресла начальник «торпедовского» коллектива Михаил Дмитриевич Бузуев, невысокий, уже плешивый мужчина лет пятидесяти. — В последний момент тебя вписали, так что лучшие места уже заняты.

Я с небольшой завистью посмотрел на горьковское «Торпедо», которое дремало, читало и играло в карты на лучших местах в самолёте. А тренера Александра Прилепского так вообще пригласили в кабину пилота.

— Да я в высшую лигу готов хоть у туалета лететь, — пробурчал я, зажимая нос. — Кстати, вы как раз сюда меня и посадили.

— Не выдумывай, нет тут туалетов. И потом это пока не высшая лига, — улыбнулся Бузуев. — Через день, 17-го, стартуем на первом турнире имени космонавта Павла Беляева в Череповце. Осознаешь высокую ответственность? Ты вообще представляешь, как тебе повезло?

— Только время Дмитрич может показать, кому на самом деле повезло, — ответил я и отвернулся, чтобы немного поспать и успокоиться.

Некоторые люди зря недооценивают роль прессы в жизни общества. Вот написали про меня в «Автозаводце» статью. Конечно, всё в ней переврали, но про главное сказали, что команда ведомая фрезеровщиком четвёртого разряда обыграла лучшую пятёрку горьковского «Торпедо». Потом ещё было много всякого спорного, про уровень любительского спорта, про значимость физкультурной работы на местах, интервью с физоргом Самсоновым, который меня, оказывается, с детских лет на руках качал. И в тот же день в общагу прибежал взмыленный начальник команды мастеров Михаил Дмитриевич. Даже не дал, как следует Ольге Борисовне осмотреть палец.

— Быстрей, быстрей, — твердил он, помогая мне закидывать в сумку все, что попадалось под руку.

— А как же вечерняя школа? У меня же сегодня сочинение по Базарову! — Усмехался я мысленно про себя. — Пятёрка можно сказать первая в жизни сорвалась!

— И ещё у Ивана на три дня бюллетень, — добавила, покраснев растерянная врачиха.

— Что? — Замер на месте Бузуев. — Со школой мы вопрос решим положительно, — пробормотал он, затем подошёл ко мне, похлопал по плечам, груди, пощупал бицепс, трицепс и мышцы бедра. — Здоров, как бычара, — выдал начальник «Торпедо» свой профессиональный вердикт. — И потом у нас свой врач в команде, Тамара Михайловна Иоффе, единственная женщина среди всех спортивных медицинских работников. Всё, присели на дорожку. Ничего не забыли?