Таганка: Личное дело одного театра

Недовольство чиновников, ощущавшееся в ходе обсуждения спектакля, в полной мере сказалось на документе, подготовленном уже без участия оппонентов со стороны театра. Речь идет о приемном акте Управления культуры.

Приведем только некоторые выводы чиновников:

«Нельзя не отметить, что уже в первом действии, особенно во второй его части, недостаточно ярко отражена роль поэта как борца за боевую поэтическую поэзию пролетариата, то, что он навсегда связал себя с рабочим классом и партией. Эти мысли, только пунктирно намеченные, тонут в акцентах личной жизни поэта, в подчеркивании воинственного неприятия его творчества со стороны интеллигентиков-обывателей — представителей умирающей поэзии загнивающего буржуазного общества.

Во втором действии акценты, заложенные в первом, окончательно вырисовываются. Поэт-революционер, воспевающий успехи социалистического строительства, страстно увлеченный нашей действительностью, поэт-борец за коммунизм в спектакле театра отходит на задний план. В центре внимания авторов композиции находятся разного калибра интеллигенты-мещане, недоброжелатели поэта, которые над ним издеваются, поносят его и травят. Целый ушат ругательств и оскорбительных отзывов выливают на поэта всяческие рутинеры, обыватели („Вы, Маяковский, перед нами мразь“, „Говорят, что Маяковский хам, бедный идеями, обладающий суженным кругозором“, „Маяковский, вне всяких сомнений, стоит ниже своей эпохи, и эпоха отвернулась от него“, „Маяковского я не мог читать ни в одной аудитории“, „Много говорит о себе, много себя восхваляет“, „Заурядный кропатель газетных стихов, которые с трудом дочитываются до конца“, „Маяковский, когда вы застрелитесь?“ и т. д.).

Кто эти люди? Кого они представляют?

Театр сделал все, чтобы создать впечатление, что гонение на Маяковского сознательно организовано и направлено „не бандой поэтических рвачей и выжиг“, не клоакой обывателей-„интеллигентиков“, а органами, представителями и деятелями советской власти, официальными работниками государственного аппарата, партийной прессой.

Авторы композиции не вспоминают, что Маяковский сам активно работал в газетах с 1922 года, особенно тесно был связан в период с 1926–1929 годов с „Известиями“, „Комсомольской правдой“. Они забыли об активной помощи Маяковскому и поддержке его газетами, на страницах которых поэт страстно боролся против мерзких пороков прошлого, оставшихся от эксплуататорского строя, бичевал обывательщину, мещанство, разоблачал классовых врагов и с большевистским пафосом утверждал новый, социалистический строй и порядки, которые под руководством Партии и Советской власти устанавливались в нашей стране. Все это не нашло места в поэтическом представлении театра.

Выбор отрывков и цитат чрезвычайно тенденциозен. Например, обыватель Калягин^[692] с торжеством заявляет, что В. И. Ленин похвалил только одно стихотворение Маяковского — „Прозаседавшиеся“, а вообще вождь ругал поэта, не любил его. Причем ленинский текст издевательски произносится из окошка, на котором как в уборной написано „М“. ‹…›

В спектакле Маяковского играют одновременно пять актеров, но это не спасает положения: поэт предстает перед зрителями обозленным и затравленным бойцом-одиночкой. Он одинок в советском обществе. У него ни друзей, ни защитников. У него нет выхода. И, в конце концов, как логический выход — самоубийство.

Разве правомерна такая абсолютно неверная, необоснованная и идущая только на вооружение наших врагов трактовка трагической гибели поэта? ‹…›

В целом спектакль оставляет какое-то подавленное гнетущее впечатление. И покидая зал театра, невольно уносится мысль „какого прекрасного человека затравили!“ Но кто?.. Поскольку никто в спектакле не встал на защиту Маяковского против клеветников (несколько жалких голосов слева — не в счет), то создается впечатление, что Советская^[693] власть повинна в трагедии Маяковского — его не поддержали, не защитили, а, наоборот, в газетах сознательно обливали грязью и клеветой.

Так, даже местами интересная и оригинальная форма спектакля вошла в противоречие с его пессимистическим, мрачным содержанием».

«В. Фролов^[694]. …Я давно не испытывал такого потрясения — душевного, человеческого, глубокого, как на этом спектакле. ‹…›

Я хочу сказать, что профессиональный, революционный по-человечески, по-партийному, это спектакль, которому всем нам надо радоваться, и партийным и непартийным. Ему может не радоваться тот, кто или не понимает, или боится за свое положение, или действительно боится ответственности за этот спектакль. Здесь же ответственность театра, и людям, которые это делают, нужно больше доверять не на словах, а на деле, потому что спектакль настолько граждански сделан, настолько душевно, искренне и революционно… ‹…›

Во всем спектакле раскрывают Маяковского как революционера…»^[695].

Как видим, театру не помогло стремление пойти навстречу комиссии. Прошло еще два года, и 22 ноября 1969 года в театре собрались члены Художественного совета, которые обсуждали, как можно помочь спектаклям «Послушайте!» и «Павшие и живые».

Заседание Художественного совета от 22.XI.69 г.

ПРИСУТСТВОВАЛИ: Дупак, Любимов, Хмельницкий, Карякин, Золотухин, Толстых, Смехов, Вознесенский, Стенберг, Аникст, Самойлов, Глаголин, Власова, Марьямов, Демидова.

Дупак. Зачитал отзыв Главного управления культуры о спектаклях «Павшие и живые» и «Послушайте!».

Любимов. Комиссия здесь была и говорила совсем другое. ‹…› Странная политическая позиция сквозит в этих документах. Театр проявил деликатность, сделав людей, травивших Маяковского, безымянными. Пресса по 2 спектаклям была положительной. Я считаю необходимым в спектакле «Послушайте!» усилить ленинскую тему.

Дупак. Я высказал Управлению культуры свое отрицательное отношение к форме и содержанию этих документов.

Самойлов^[696]. Надо показать спектакли писательской общественности, Союзу писателей. По поводу этих спектаклей не было ни одного отрицательного высказывания в прессе.

Толстых. Предложение Самойлова очень разумное, надо апеллировать к писательским организациям, пригласить разных людей и попросить высказаться. А на уровне этих документов разговаривать нельзя. Об усилении ленинской темы — это верное предложение.

Карякин. Необходимо написать официальное письмо, в нем сказать о положительной прессе, об отзывах о спектакле разных людей. Для театра очень важен отзыв Политбюро.

Толстых. Надо дать все газеты с отзывами. ‹…›

Глаголин. Спектакли эти должны идти. Здесь идет политическая оценка спектаклей, но у нас есть решения партсобраний об этих спектаклях.

Дупак. К 100-летию со дня рождения В. И. Ленина хорошо усилить ленинскую тему. Надо подумать о пересмотре спектакля «Павшие и живые» в связи с 25-летием Победы.

Толстых. Надо добавить новеллу из произведений современных поэтов…

«Апеллировать к писательской общественности», «усилить ленинскую тему», «упомянуть 25-летие Победы» — как мы видим из стенограммы заседания Художественного совета от 22 ноября 1969 года, все это были сознательные меры, к которым прибегал театр, чтобы сохранить свои спектакли.

Как шли через цензуру

Во время одного из обсуждений ситуации, сложившейся со спектаклем «Владимир Высоцкий», Алла Демидова выразила сомнение в том, что действия театра вообще могут к чему-то привести:

«Демидова. Тут говорят: бороться. С кем? В письма я не верю. Что-то решится и без писем. Если запретят спектакль, мы вольны играть его как вечер памяти нашего друга…»^[697].

Однако режиссер и директор театра с этими словами не согласились. Спектакли Таганки, хоть и в урезанном виде, как правило, все-таки выходили к зрителю. Для этого театр проделывал огромную сложную работу. И его руководители знали, как важно в самой сложной ситуации не опускать руки. Поэтому ответ на реплику А. Демидовой был следующим: