Таинственная незнакомка
Шрифт:
«Милая фрейлейн Гёбель, почему же вы нас сразу сюда не привели? — восклицал пресс-атташе посольства Зигфрид фон дер Пфордтен, осматривая с видом знатока знаменитый алтарь. — Это настоящее искусство. Произведение немецкого скульптора Фейта Штоса. Перед нами убедительное доказательство немецкого превосходства над славянско-польской расой».
Журналисту Роберту Вайземанну снова не удалось скрыть свое недовольство. Всегда, когда он сталкивался с преувеличенной национальной гордостью, с шовинистическим превосходством, он вставал в оппозицию.
«То есть вы хотите сказать, что все сакральные произведения искусства, которыми гордится
Фрау фон Гольтцов, сотрудница консульства, как всегда, была на стороне пресс-атташе, которым она восхищалась и расположения которого безуспешно добивалась.
«Я каждый день сталкиваюсь с такими поляками. Им совершенно нечем похвастаться, господин Вайземанн. Если бы не колонизаторские достижения немецкого населения в Польше, фрейлейн Гёбель нечего было бы нам показывать. Бронзовые надгробные плиты, которыми вы сейчас так восхищались, также сделаны немцем, Петером Фишером!»
«В школе я слышал о разделе Польши между Австрией, Пруссией и Россией. Мне кажется, это не совсем точно. Там, где ничего нет, нечего и делить. Здесь, в Кракове, мы повсюду видим старую немецкую культуру. Это древний немецкий город. Естественно, что все произведения искусства — это творения немцев. Так чего же, я вас спрашиваю, можно ждать от польского народа?»
«Вы, вероятно, были не слишком внимательным учеником, господин фон дер Пфордтен, — не выдержал Роберт Вайземанн. — Вы утверждаете, что все польские князья на самом деле были немецкими герцогами? А вы не допускаете мысли, что кроме немецкой есть еще и другие культурные нации? Так вы, пожалуй, осчастливите нас когда-нибудь сообщением, что великолепные буддийские храмы в Восточной Азии тоже произведения древненемецких мастеров!»
Хильде пришлось использовать все свое обаяние, чтобы не разгорелся серьезный скандал.
Что стало с Робертом Вайземанном? Весной 1938-го, сразу после аннексии Австрии, он эмигрировал. Хильда больше никогда о нем ничего не слышала. Сомнительное же удовольствие встречаться с бывшим пресс-атташе фон дер Пфордтеном она испытывала довольно часто. Он делал карьеру у Риббентропа.
О карьере ведет речь и Иоахим Хагедорн, о карьере своего брата, который собирается в действующую армию. Тем, кто воевал, светит повышение и продвижение по службе в генеральном штабе.
— Хильда, вы представить себе не можете, как часто я думаю о том, не совершаю ли я ошибку, проводя свои лучшие годы за письменным столом. Я мог бы последовать примеру своего брата!
В газете «Журналь де Женев» от 11 апреля 1940 года Хильда наталкивается на статью о введении во Франции смертной казни за коммунистическую пропаганду, но все-таки не перестает слушать планы коллеги с присущей ей деловитостью: Хагедорн хочет и обеспечить себе фронтовой стаж, гарантирующий быструю карьеру, и сохранить свое удобное и безопасное рабочее место.
Раздается телефонный звонок. Иоахим Хагедорн поднимает трубку, слушает и передает ее Хильде:
— Это вас.
— Совершенно верно, господин советник, швейцарские ежедневные газеты у меня, я еще не все просмотрела. Пожалуйста, это не составит мне труда. — Она кладет трубку и объясняет Хагедорну: — Советник фон Левитцов интересуется какой-то статьей в «Нейер Цюрихер цайтунг». Придется отнести ему.
— Мог бы и курьера послать, — бурчит Хагедорн, недовольный тем, что его лишают слушательницы, в то время как он только начал излагать свои планы
на будущее.— Прогулка на второй этаж еще не кругосветное путешествие, а господин советник был так вежлив. До скорого! — Хильда Гёбель, следуя предписанию, прячет газету в папку и выходит из комнаты.
«Замечательная женщина, — думает Хагедорн. — Почему же она одинока? Безупречна в исполнении своих служебных обязанностей. Лучшего и желать нельзя. Как там было раньше в университете? Наших университетских подруг мы делили на две категории: безработные зверьки женского пола и бесполые рабочие зверьки. Эта Гёбель вошла бы во вторую категорию. Впрочем, может быть, она, как и многие другие, влюблена в фюрера. Потому что он живет только для выполнения возложенной на него миссии, работает для будущего великой Германии, а она пытается ему подражать».
В коридоре, недалеко от кабинета советника фон Левитцова, Хильда задерживается. Белокурое существо, размалеванное, как опереточная субретка, хихикая и щебеча, как птичка, затаскивает ее в свою комнату.
— Я обязательно должна вам рассказать. Ах, это было божественно! Жаль, что вас не было, дорогая. Вы многое потеряли. Вы представить себе не можете, до чего додумались паши мужчины! Если бы не пришли уборщицы, мы бы гуляли до начала работы. Господин фон Левитцов в полночь исполнил оригинальный танец, который сам придумал. Молодой Хаген фон Габленц, знаете, такой хорошенький, новый референт из балканского отдела, позаботился об интимном освещении. Было почти совсем темно, найти друг друга можно было только на ощупь. Мужчины так старались!
Она тараторит взволнованно, торопясь и захлебываясь, а Хильда думает, как ей прервать этот поток «скандальной хроники», не обидев рассказчицу. Белокурая Марион Мюллер не только женщина, постоянно занятая мыслью о новых поклонниках. Она еще и секретарша экономического отдела. Она подвержена слабости, очень выгодной для Хильды: чересчур общительна. Хильда никогда ни о чем ее не спрашивает. Марион выбалтывает все сама.
Но теперь Хильду ждет господин советник. Она осторожно наводит болтушку на мысль пригласить дорогую подругу фрейлейн Гёбель завтра на чашечку кофе в соседнюю кондитерскую, причем Марион абсолютно уверена, что эта прекрасная идея принадлежит ей самой.
— До завтра, моя дорогая!
Советник фон Левитцов выглядит прекрасно для своих лет. Безупречно одет, на нем не увидишь ничего бросающегося в глаза, но и модными мелочами он не пренебрегает. Знаток определил бы по его облику склонность к англофильству. Серебристые виски усиливают общее впечатление серьезности и достоинства. Взгляд обычно подернутых поволокой глаз может быть ясным и цепким. Чувственная линия рта выдает любовь к наслаждениям. Высокий лоб свидетельствует о незаурядном уме. Господин фон Левитцов может обворожительно улыбаться. Именно это он и делает, увидев входящую к нему Хильду Гёбель.
— Чрезвычайно обязан вам, дорогая фрейлейн Гёбель, за то, что вы согласились подняться ко мне.
— Могла ли я заставить вас взять на себя еще и этот труд? Вы, бедняжка, и по ночам не имеете покоя. Наряду с вашими многочисленными обязанностями вы еще жертвуете собой для дела создания и пропаганды новых танцев…
— Ах, Хильда, от вас ничего не укроется. Обо всем-то вы узнаете, но нужно ли вам все это знать? — говорит фон Левитцов, стараясь изобразить раскаяние.
Хильда остается совершенно спокойной.