Глава 1

В один из редких снежных дней февраля 1911 года три человека собрались за одним столиком крошечного и уютного бистро La Gentiane, что на Монпарнасе. И любому читателю газет, кто увидел бы эту загадочную компанию, с первого взгляда стало бы ясно: эти трое замышляют что-то недоброе.

Компания и правда подобралась подозрительная.

Спиной к витрине сидел усач средних лет с неизменно насмешливым взглядом, в тёмном, несколько старомодном костюме с жилеткой и стоячим воротником. Он то и дело поглаживал здоровенный плетёный короб, что стоял около его стула.

По правую руку восседал долговязый мужчина, похожий на адвоката, который ведёт незаметные, но грязные дела. Его галстук был полосат, а френч застёгнут на все пуговицы. Вид у долговязого был так себе, и было заметно, что дышать ему трудно.

А по левую — самый молодой из троих. Больше всего он походил на декадента, какими их рисуют на карикатурах: в чёрном костюме и таком же котелке, с неизменно брезгливым выражением костлявого лица.

На столике перед ними было, как часто бывает на деловых встречах, всего понемногу. Они ели белые колбаски-андуйетки, телячьи почки в горчичном соусе и ароматную свежую ветчину, а запивали терпким красным вином. И говорили о предстоящем деле так же спокойно, как крестьянин толкует о приплоде бычков.

— Пять лет назад в предместье Сент-Уан, что возле Клиньякурской заставы, трое молодых людей обнаружили свёрток, который издавал ужасное зловоние, — рассказывал усач. — Внутри были остатки обгоревшего женского трупа. Случай особенно примечательный: ведь у трупа недоставало одной ступни. Газета Le Matin описала это происшествие в самых ужасных подробностях, а потом и вовсе завела постоянную рубрику, которая освещала подробности расследования этого дела. Рубрика носила звучное название «Разрезанная на куски». И что бы вы думали? Тираж газеты вырос в полтора раза за несколько месяцев! А Гастон Леру, который состоял в Le Matin репортёром, тут же состряпал «Тайну жёлтой комнаты». Начинается этот роман со сцены, когда в редакцию газеты вносят недостающую ступню. Такой натурализм не снился самому Золя! Этот роман принёс ему больше славы, чем пять сотен интервью, статей, репортажей, которые он успел опубликовать за годы газетной подёнщины! Прогресс насытил нынешний Париж хлебом: отныне наш город жаждет крови! Обращали ли вы внимание на очередь, что выстраивается каждое утро в семь часов перед воротами морга на Сите? Поглазеть на выставку человеческого мяса приходят мастеровые, рантье, простолюдинки. Они ведут себя как театре: толпятся, ужасаются, шутят. Если же в тот день плиты пустуют, публика расходится разочарованная. Особенно много юных мальчишек — эти с интересом разглядывают тела обнажённых утопленниц… У себя дома, в своей конторе, на улице парижане всячески избегают ужасного. Но вечером они идут в театр «Гран Гиньоль», где изо всех щелей словно бы сочится трупный запах, — и наслаждаются постановкой «Система доктора Смолля и профессора Перро» по Эдгару Аллану По, где в финале на сцене раскачивается изуродованный, с изрезанным бритвой лицом труп директора клиники, которого убили взбунтовавшиеся пациенты.

Увы! К несчастью для досужих любителей сенсаций, в этом бистро собрались не ужасные главари преступного мира Парижа, чтобы обсудить за короткий зимний день временный союз подчинённых им головорезов, чтобы привести в исполнение некий план чудовищного преступления. Не были эти трое и пресыщенными великосветскими последователями де Сада, которые планировали очередную тошнотворно-кровавую шалость.

Напротив, это были те самые люди, которые наделяют вышеуказанных господ жизнью и разносят о них известия по всему белу свету.

А именно — это были парижские литераторы.

Человеком с усами, который рассуждал об ужасах, был знаменитый издатель Артем Фаяр, чья контора располагалась в этом же квартале, в новейшем трёхэтажном здании с витринами чёрного стекла среди фальшивых мраморных колонн. А напротив него сидели две перспективных автора — уже достаточно больной Пьер Сувестр, знаменитый своими репортажами с автомобильных гонок, и его молодой секретарь и соавтор Марсель Аллен.

— Я беседовал с мсье Эйхлером, — продолжал издатель. — Он рассказывал, как ловко американцы развлекают читателя. У них очень популярны коротенькие и дешёвые книжки — что-нибудь в духе «Как отважный шериф Харви Стенбро расправился с бандой Кровавого Лопеса». Стоят они всего ничего, но в производстве ещё дешевле. Есть и дешёвые журналы, где ты покупаешь в каждом номере и роман, и пару повестей, и горсть рассказов — все яркие, интересные, написанные простым языком и для народного чтения. Франции тоже нужен такой журнал. Наши критики, дешёвые снобы, говорят, что приключения — это для детей. А я говорю: в глубине души мы все дети! Но начать я бы хотел с серии романов об ужасных преступлениях, в духе «Парижских тайн» или ещё какого-нибудь Лекока. И потому позвал вас: ведь ваши истории неплохо расходятся.

— Знаете, у нас есть для вас кое-что, — заметил Сувестр и полез в карман. — К сожалению, это не герой, а злодей. Но поверьте моему опыту: в романе о преступлении главное — это злодей. Сыщик может повторяться из книги в книгу — а вот злодей всякий раз требуется новый.

— Ты говоришь о Короле Истязателей? — спросил Аллен. Он уже достаточно составил себе имя, чтобы разговаривать со старшим коллегой на равных.

— Он самый. Но я придумал для него другое прозвище, ещё короче и куда удачнее… Но — где же я его записал?

Сувестр наконец вытащил из внутреннего кармана растрёпанную записную книжку и принялся листать странички, где короткие, в две-три фразы наброски сюжетов чередовались с записанными расходами и вычислениями, сколько надо купить табака.

Издатель тем временем приоткрыл короб и принялся перебирать какие-то здоровенные, с афишу размером листки.

— А можно узнать, что у вас в сундуке? — поинтересовался Аллен, который почти успел заскучать.

— Забракованные рекламные плакаты. Их присылают нам — вдруг какой-то из них пригодится.

— Взгляните-ка на вот этот, — предложил Аллен, доставая ближний к нему плакат чёрно-малинового оттенка.

Плакат изображал анемичного человека в маске и фраке, который перешагивал прямо на зрителя через крыши ночного Парижа. Одна нога уходила за горизонт возле Эйфелевой башни, а другая опиралась почти на сам Дворец правосудия. Правую руку незнакомец устремил в небо, и из неё сыпались пилюли.

«Розовые пилюли для бледных людей», — гласила надпись.

— Вы полагаете, это и есть Король Истязателей? — осведомился издатель.

— Совершенно верно! Только надпись и таблетки надо убрать, а вместо них вложить в руку окровавленный кинжал.

— Превосходно, — пробормотал Фаяр. — Дело идёт на лад. Это — Преступление! Это — Ночь! У него нет лица, потому что Ночь и Преступление безлики!..

И, приподнявшись на стуле, скомандовал:

— Глинтвейна!

Обратного адреса на рисунке с шагающим человеком не было. Уже потом, когда плакатами с рекламой новой сенсационной книжной серии заклеили весь Париж, Фаяр даже заготовил деньги для оплаты судебного иска — но неизвестный автор так и не объявился.

***

— Странно, — пробормотал тем временем Сувестр, переворачивая последнюю страничку своей записной книжечки, —я точно помню, что записывал это чрезвычайно удачное имя. Где же оно может быть?.. — он опять принялся листать книжечку с самого начала.

Издатель тем временем поднял тот самый забытый листок, что спланировал на стол прямо под тарелку с последним ломтиком розовой ветчины.

— Так вот же оно! — произнёс Фаяр и усмехнулся. — Кажется, это есть то, что вы так упорно разыскивали. И знаете, это превосходное имя! Оно великолепно подходит для этого вашего Короля Истязателей. Вы только послушайте, как оно звучит: ФАНТОМАС!

— Fantomus, — поправил его Сувестр.

— Что вы сказали?

— На том листке, который вы держите, написано: Fantomus. Как если бы французское «фантом» попытались переделать обратно на латинский лад. Простите, мой почерк до сих пор оставляет желать лучшего…

— Чушь! — издатель швырнул листок обратно. — Поверьте моему опыту: роман, где зло будет олицетворять некто по имени Фантомас, стоит три франка за строку, а роман, где это же зло будет олицетворять всего лишь Фантомус, — едва ли больше тридцати су. Вслушайтесь в само слово: ФАН-ТО-МАС. Это одновременно и фантом, и маска! И призрак, и тайна! Вот достойное имя для Короля Истязателей, — и он указал на тот самый плакат. Аллен так пока и не выпустил его из рук.