Таинственный возлюбленный

— Как ты быстро перенял эти нравы, — рассмеялась девушка. — Ты действительно завтра уедешь?

— Нет, я уеду сейчас. Рискну еще раз махнуть в Гвадалахару — может, Хуан все-таки туда добрался.

— Зачем он уехал в Сарагосу?

— За тем же, за чем когда-то ездил я.

Клаудиа побледнела и стиснула руки.

— Тогда это принесло нам только горе и смерть. Зачем ворошить прошлое?

— Это последний шанс узнать что-либо о доне Рамиресе.

Оба замолчали. В парке тоскливо закричал павлин.

— Не уезжай, Педро! — Клаудиа вдруг, как в рождественскую ночь в Мурнете, прижалась к юноше. — Мне страшно!

Он сжал зубы и осторожно отвел с плеча растрепанную русую голову.

— Ведь ты сама хотела возродить былую славу де Гризальва. Отец был бы тобой доволен. Я уверен, скоро мы встретимся с тобой в Мадриде. — И он тихо поцеловал заплаканные розовые веки.

Когда Клаудиа подняла их, в спальне уже никого не было.

* * *

В «Торунье», куда Педро, не снимая формы, прискакал уже на рассвете, он даже не стал брать номер, а сев за стол в зале, где пахло уксусом, мясом и прелой соломой, заказал виноградной водки и жаркое. Тут же он написал и отчет о дороге, отправив его хозяину с очередным курьером. Хуан так и не появлялся. Поездка в Сарагосу заняла бы явно больше суток, а не позднее вечера этого дня им следовало явиться в гвардейские казармы и причем вдвоем. Педро подождал еще час и вышел. Но повернуть коня на юг он не мог. А что если Хуан попал в беду из-за его дурацкой просьбы? Человек всегда должен решать свои дела сам. Дьявольщина! Наверняка Хуана сцапали и теперь, для того чтобы его вытащить, придется все рассказывать дону Гаспаро…

Конь, видя нерешительность всадника, отошел в поле и принялся мирно щипать только что вылезшую траву. Эта заминка и спасла Педро. Уже решив, что все равно поедет в Сарагосу, он вскочил в седло и вдруг на повороте увидел ярко-желтое пятно мундира.

— Хуан! — крикнул он и погнал коня навстречу.

Через полчаса, сменив едва не падавшего коня Хуана, они двигались легкой рысью по унылой равнине.

— Ну что, старина, будешь спрашивать или самому рассказывать? — наконец ухмыльнулся Хуан.

— Не знаю.

— Тогда давай я сам, а что надо — спросишь. Главное — эту чертовку я все-таки нашел.

— У моста за Арравальским предместьем?

— Почему? Хуже — на кладбище Лас Эрас. Представляешь, брожу по городу уже третий день, вынюхиваю, высматриваю, но, памятуя твое предупреждение, молчу. Обошел все церкви — хотя чего там делать дьяволице, ума не приложу! — госпиталь, даже университет — ничего. Пошел по кладбищам, и, на мое счастье, какой-то калека на колесах у монастыря Санта Энграсия вдруг посоветовал мне заглянуть на Лас Эрас. Это кладбище далеко, уже за городской стеной — райское местечко. Очень мне там понравилось, дружище. Какой вечный покой! — Педро с некоторым удивлением посмотрел на своего сурового друга, который всегда был чужд всякой поэзии и романтики. Но тут Хуан неожиданно схватил его за руку. — Слушай, дружище. Похорони меня на Лас Эрасе, когда придет мой срок. — Педро молча, приблизившись, сжал локоть друга, и Хуан продолжил рассказ: — Так вот, лазаю по плитам, бьюсь головой о сломанные статуи и вдруг вижу, какая-то вдовица в черном с ребеночком грустит над могилкой. Я к ней, так мол и так, времени у меня нет, играю в открытую. И она, поверишь ли, смотрит на меня огненными, как у лошади, глазищами и говорит: «Я к вашим услугам, ибо, я вижу, вы настоящий кабальеро, из Памплоны». Я так и сел. А она берет ребеночка на руки — прелестная такая золотая девчушка, лет пяти, и глазищи голубые, но такие же бешеные, как у твоей повитухи, — и продолжает: «И вы, конечно, желаете узнать что-нибудь о том, кто пропал уже много лет назад?» Я, разумеется, ответил, что мне просто нужна она сама, так как ею интересуется один мой друг. Тут она расхохоталась, как сумасшедшая, и заявила, что другу, тебе то есть, беспокоиться нечего и что в Мадриде в свое время он сам узнает все, что ему нужно знать. «Но не больше, слышите, не больше!» — добавила она напоследок и скрылась с девчонкой в каком-то склепе. И сколько я ни искал ее, так больше и не нашел. Самое странное, Перикито, что черт знает, сколько ей лет — то ли тридцать, то ли семьдесят!

Педро задумчиво молчал, опустив поводья.

— И, знаешь, еще что скажу? Эту малышку она точно где-нибудь украла, как воруют цыгане!

Педро нахмурился и пробормотал что-то вроде того, что хорошо, если бы так, но лучше бы вместо девочки у ведьмы был мальчик.

— Что ты несешь, старина? Видно, ты совсем устал за эту дорогу.

— Не буду врать — устал, но нам с тобой еще засветло надо добраться до Мадрида: кажется, нам обеспечено место в гвардии. — И Педро хлопнул себя по мундиру, где лежало письмо герцогини Осунской.

— Так чего же мы ждем! — весело крикнул Хуан, и оба приятеля сразу же пришпорили коней.

В кордегардии их немедленно отправили в дом графа Аланхэ, который оказался их ровесником, а выглядел, благодаря своей утонченной хрупкости, даже младше. Прочитав письмо, он с удивлением посмотрел на двух крепких драгун, но пообещал завтра же получить на обоих сержантские патенты.

— А пока сеньоры, можете переночевать у меня во флигеле, — предложил он, продолжая разглядывать их серыми с поволокой глазами, резавшими тем не менее, как сталь.

Друзья любезно отказались и отправились в ближайшую гостиницу.

— Не нравится мне этот красавчик, — проворчал Педро, когда они, потолкавшись для вида по казармам, а затем воспользовавшись еще не окончившейся свободой, уже сидели в местном кабачке. — Не представляю, как он может командовать в бою чем-то, кроме своей лошади.

— Между прочим, этот красавчик, как я уже успел разнюхать, лучше всех при дворе владеет оружием, — осадил его гораздо более осмотрительный Хуан. — Я, конечно, имею в виду шпагу и турнирный меч. Ладно, Перикито, думаю, сегодня мы вполне можем позволить себе отдохнуть.

* * *

Клаудиа прожила в Аламеде около месяца, не переставая удивляться не столь богатству, сколь противоречиям хозяйки. Герцогиня вставала порой до восхода, ездила без свиты, целыми днями лазала по скалам и ночевала под деревом или на крестьянском сеновале. В то же время она успевала много читать, открыто осуждала непомерное богатство Церкви, и возглавляла Собрание дам в Обществе друзей страны. Но самое удивительное для Клаудии заключалось в том, что при всем своем блестящем уме и независимости суждений сорокавосьмилетняя Осуна одевалась в те же псевдонародные костюмы, вызывающе раскрашивала лицо и проводила ночи то в тавернах столицы, то в стойлах тореадорских лошадей. Она завалила Клаудию книгами, о которых девушка не имела даже понятия, — запрещенными изданиями Уильямса и Руссо, прекрасными томами испанских и древнегреческих классиков.

— Наварра просил меня сделать из скромной француженки светскую львицу, — смеялась Осуна, — но я поступлю лучше: я сделаю из тебя настоящую испанскую женщину!

Она проводила с Клаудией немало времени, занимаясь испанским, в котором ее ученица делала блестящие успехи, и часто, глядя на девушку, признавалась:

— Мои дочери уже взрослые, а вы возвращаете мне молодость, Женевьева. По правде говоря, мне жаль представлять вас ко двору: под яркими дворцовыми канделябрами и улыбками придворных вы немедленно потеряете больше половины своей прелести. Сидите лучше в моей библиотеке на Леганитос и наслаждайтесь дарами духа. В противном случае, я предупреждаю вас откровенно: мне придется козырять вами как удачной картой. Ничего не поделаешь: двор есть игра.

Клаудиа днями просиживала над книгами, стараясь не видеть и не помнить взглядов, которые на нее откровенно бросали многочисленные мужчины из гостей герцогини. Однако, в конце концов, однажды ей пришла в голову мысль, что ее жизнь в Аламеде в общем-то не очень отличается от жизни в монастыре. Те же книги, то же молчание, только вместо служб и колокольного звона прогулки и домашние концерты. Снова она лишь игрушка чьей-то воли, пусть доброй, но чужой. И в день своего шестнадцатилетия Клаудиа проснулась, уже зная, что отныне она хочет сама распоряжаться собой. Для этого она достаточно узнала и достаточно выстрадала. И словно почувствовав ее настроение, Осуна зашла к ней раньше обычного, подарила только что присланный из Парижа новый роман «Опасные связи» Шодерло де Лакло и золотой браслет, на эмали которого был изображен портрет самой герцогини.

— Думаю, когда-нибудь он сослужит тебе лучшую службу, чем портрет какого-нибудь чичо, которого, как я понимаю, у тебя пока еще нет, — улыбнулась она и уже серьезно закончила: — Прогулка отменяется — сегодня самое время представить тебя королеве.

Глава десятая ИСПАНСКИЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ

Вторник был первым из двух приемных дней королевы. По давно установившемуся обычаю он проводился в Прадо — небольшой королевской резиденции под Мадридом. Этот малый и, казалось бы, едва не интимный прием почему-то, наоборот, носил более официальный характер, и люди, впервые представлявшиеся ко двору, сначала попадали именно туда.