Таиров
Шрифт:
Он прикрыл глаза. Он не столько дремал, сколько думал о своем новом положении. Сколько еще продлится война? Сколько он сам продлится?
В больнице всегда начинаешь нервничать, что не успеешь написать мемуары, как будто там они кому-то понадобятся.
Ему действительно пора было написать об Алисе, о Камерном театре. Но сначала, как полагается, о детстве.
О Якове Рувимовиче и Мине Моисеевне.
О городе Б., как он почему-то называл Бердичев. Можно и о Ромнах, если о такой рани остались хоть какие-то воспоминания.
О высоких кустах, в которых бежал, трясясь от страха,
Он был похож на мать, но старался походить на отца. Отец придавал больше уверенности. Он умел любить непредвзято.
Отцу не страшно было сказать: «Я буду актером», мать же поднимала тревогу, начинала зачем-то прикрывать ставни, становилось душно от темноты.
С отцом хотелось делиться. Узнав о его намерениях, он сказал:
— Обещай только, что прежде станешь образованным человеком.
И он обещал. И сдержал обещание.
О детстве легко писать. Существуют клише, как можно писать о детстве.
Он припомнит и обязательно воспользуется одним из них.
«Я родился 24 июня 1985 года в городе Ромны Полтавской губернии. Мой отец…»
Почему-то ужасно не хотелось писать о Бердичеве. «Бальзак венчался в Бердичеве». Бердичев — это как-то несерьезно, как и Коренблит. Оставим Ромны. Небольшая путаница биографии не помешает.
Мемуары обязаны слегка корректировать жизнь.
Первые театральные впечатления — братья Адельгейм и малороссийский театр, Заньковецкая, Карпенко-Карый. Хотя малороссийский театр запомнился как-то неотрывно от ярмарки, где играли спектакли дивчины та парубки, деды да бабы, торгующие и танцующие.
Киев, обязательно Киев, сколько он себя помнил, его всегда окружали киевляне, или он себя ими, вот и Паустовский — оттуда, и Кржижановский, — он обещал навестить его сегодня.
Его киевская тетка, бывшая актриса, сестра отца, у которой он жил в Киеве, говорила ему, что вся семья Коренблитов — сумасшедшие, ушибленные театром.
Откуда эта нелепая фамилия? Интересно, можно ли было такую фамилию прославить?
Он предпочел не рисковать.
«Демон» в киевской опере — самое сильное, самое благоуханное впечатление, он потом поставил ее через двадцать лет в опере Зимина. Он всё делал небеспричинно.
Киевский университет, марксистские кружки, Луначарский. Нет, о Луначарском не надо, старые большевики явно не в фаворе, это вряд ли напечатают.
А вот о студенческих манифестациях надо и как попал в тюрьму первый раз в 1905-м, а потом, через несколько месяцев — во второй. Правда, к вечеру выпустили, но для биографии необходимо. Участие в революционной борьбе — это тоже клише.
Комиссаржевская, гастроли, Нора, театральный кумир тех лет и на всю жизнь. Читал перед ней стихи в гостиничном номере. Пригласила служить в Петербург, в свой театр.
Перевелся в Петербургский университет. Символисты. Новая драма. Вечера у Венгеровых. Встречи с поэтами. Мережковский — нельзя, Бальмонт — нельзя, Чулков, Блок.
О Блоке можно. Вот только как о нем писать?
Театр Комиссаржевской. Сестра Беатриса, вечная сказка, Мейерхольд. Хотелось написать, объясниться — почему не понял и, при
всем интересе, раздражился.Нет, о Мейерхольде не стоит. Достаточно написать — Условный театр, сразу понятно, о ком идет речь.
Обреченный Условный театр, как, впрочем, и Натуралистический Станиславского упоминать тоже не надо по другим причинам — не произносить это имя всуе. Просто написать — Натуралистический театр, всё будет ясно. Об этом уже написаны его «Записки режиссера». Возможно цитирование.
О Передвижном театре сколько угодно, о Гайдебурове. Театр для рабочих слегка упрекнуть в недооценке зрителей из народа, а так можно. Первые собственные постановки — «Гамлет», «Дядя Ваня».
Чеховским спектаклем он гордился, драма на музыке, вместо томительных мхатовских пауз — Чайковский.
Хорошо бы повторить такое в «Чайке», Алиса всю жизнь мечтала играть Заречную. Теперь скажет, что поздно, придется ее убеждать, он уже придумал форму спектакля, при которой не важен возраст, надо играть без грима, в концертном костюме, в ее любимом серебряном платье, спектакль-концерт. Но об этом не нужно писать, это для себя.
Алиса-Маша, Петербург, «Живой труп», ее первая актерская гастроль на сцене Александринки, Станиславский разрешил. Никаких предчувствий, но впечатление сильное.
Нет, об Алисе позже. Не надо спешить, обвинят в предвзятости.
Лучше сразу о Риге, Симбирске, об антрепризах, о своих спектаклях.
Их было так много, что и названий не упомнишь.
Он набивал руку. Среди них были удачные — «Анатэма», «Бегство Габриэля Шиллинга», «Изнанка жизни». Это, правда, уже в театре Рейнеке, в Петербурге.
О своих актерских работах вскользь. Ричард, Сарданапал. Смешно. Рядом с Алисой…
О разочаровании в театре, попытке всё бросить — заняться адвокатской практикой.
О Свободном театре, о встрече с Марджановым и Алисой. Здесь уже можно — как писать о «Пьеретте» без Алисы?
О «Сакунтале», о Камерном театре, о том, как повезло сразу найти помещение и так же быстро его потерять.
О Февральской революции. Об Октябрьской. О Мейерхольде, Евреинове, Комиссаржевском, об общем театре левых режиссеров.
Нет, ни об одном из них.
Просто признаться в формалистических намерениях Камерного театра и под прикрытием этих намерений рассказать многое — и об идее «театрализации театра», и об объемном жесте, и о Якулове, Экстер, поисках трагедии.
Осуждая — объяснить.
Если это не разгадают, конечно, дошлые люди.
Но попытаться, попытаться, ведь это же так интересно — недолгое время побыть еще формалистом!
О борьбе с Мейерхольдом на диспутах — каким быть советскому театру, о борьбе, ожесточенной, разделившей театральную Москву.
Нет, об этом не надо. Не потому, что нельзя, а как, как пожать руку, протянутую тебе из темноты?
Ошибки, ошибки, ошибки, а по пути обязательно гастроли.
О сумасшедшем успехе поскромней, но об Алисе, признанной самой великой трагической актрисой столетия всеми знаменитейшими людьми Европы, уж будьте добры! Он напишет и обязательно добьется, чтобы напечатали. Не надо о нем, он кругом виноват, но об Алисе — надо, чтобы знали — она самая лучшая, самая прекрасная.