Так было…(Тайны войны-2)

Через полчаса вконец измученные узники подошли к полосатому шлагбауму.

Вахтман лениво поднял шлагбаум. Распахнулись железные ворота с повисшим над ними орлом со свастикой… Колонна остановилась в центре большой площади. Напротив поднималось двухэтажное здание, на крыше которого поскрипывал железный флюгер с изображением черепа и скрещенных берцовых костей. Рядом стояло еще какое-то сооружение промышленного типа с высокой трубой. Из трубы вился прозрачный дымок, тянуло горелым мясом.

Солнце давно поднялось над горизонтом, а прибывшие узники все стояли недвижимо на солнцепеке. Про них словно забыли. Потом приказали раздеться, из ручного брандспойта окатили всех холодной вонючей жидкостью и повели в душевую. Несколько человек, одетых в полосатые куртки и такие же бесформенные штаны, обслуживали вновь прибывших. Они сгребали сброшенную одежду, а после душа выдавали другую — такую же полосатую, какая была на них..

Андрей выполнял все то, что делали другие. Сбросил одежду, спустился голый в полуподвал, где парикмахеры выстригали на голове дорожки — от лба до затылка. Затем прогнали всех через душ, и Андрей получил одежду, которую сунул ему человек в полосатой куртке. Он внимательно посмотрел на Андрея и проводил его долгим взглядом. Это был хромой французский шахтер Гильом, с которым в прошлом году Андрей встречался в Грюневальде под лиловым кленом. Андрей ни за что не мог бы угадать в этом человеке своего собеседника на подпольной встрече. Но Гильом узнал русского.

— Симон, там, кажется, привезли твоего знакомого, — сказал он своему товарищу. — Помнишь, того русского, с которым встречались мы в Грюневальде…

— Месье Воронсова?!

— Ну да… Мне кажется, это он. Он не узнал меня.

— Где он?.. Куда его отправили? — Симон заволновался.

— Пока в карантин, но, кажется, их всех пошлют в двадцатый блок. Номеров им не дали… У всех на груди красные кружки. Значит — «кугель»… Надо немедленно действовать…

— Скажи Францу Далему. Впрочем, я сам… А ты подробнее узнай у писаря. Надо спасти…

Двадцатый блок-барак, расположенный неподалеку от крематория, пользовался мрачной славой. Во всем лагере этот блок считался самым страшным местом, был адом в аду, хотя казалось, что страшнее Маутхаузена уже нет ничего на свете. Изолированный от остального лагеря, длинный деревянный барак стоял в нескольких метрах от высокой каменной стены, отделявшей лагерь от внешнего мира. Между стеной и бараком тянулись проволочные заграждения под током высокого напряжения. Фарфоровые изоляторы белели на столбах, как кости, отбеленные ветром и солнцем. На стене около двадцатого блока возвышалась прямоугольная башня с прожектором. На башне ходил часовой, вооруженный ручным пулеметом.

В бараке, рассчитанном человек на двести, постоянно находилось несколько сот узников. Сюда сгоняли главным образом советских офицеров и политработников, обреченных на уничтожение. Им не оставляли ни фамилий, ни номеров, — считали по головам: отдельно живых, отдельно мертвых. Главное только, чтобы сходились цифры. И каждый живой должен был стать мертвым… Этого требовал знак «К» — «кугель» — на препроводительной бумажке узника и красный кружок на одежде.

В тот же вечер Гильом проскользнул в карантинный барак и разыскал Воронцова.

— Иди за мной, — сказал он. Заметив, что Андрей колеблется, Гильом добавил — Тебя ждет Симон… Помнишь Грюневальд?.. Иди…

Происходили странные вещи. Андрей с Гильомом свободно вышли из санитарного барака, и блоковый сделал вид, будто их не заметил. Они свернули за угол и, стараясь держаться в тени, проскользнули мимо каких-то зданий. Гильом, прихрамывая, быстро шел впереди. Он остановился перед входом в барак, похожий на десяток других бараков, мимо которых они только что прошли. Удивительно, как его спутник так свободно здесь ориентируется. Француз пропустил Воронцова вперед, провел в «вашраум» — умывальную комнату, как громко называли в бараке помещение с бетонным полом и несколькими кранами вдоль стены. Гильом оставил Воронцова здесь и исчез.

Андрей стоял в самом дальнем и темном углу. У его ног лежало несколько трупов, положенных один на другой. Сначала он принял их за полосатые кули. Через минуту из двери, за которой исчез француз, появились трое в таких же полосатых одеждах.

— Месье Воронсов!.. Узнаете? — спросил один из них.

Конечно, Андрей узнал голос Симона Гетье. Они поздоровались. Симон торопился и опасливо посматривал на дверь.

— Месье Воронсов, одевайте вот эту одежду, с номером, — он указал на трупы, сваленные в углу.

Гильом стаскивал куртку с одного из мертвых.

— Идем сюда, — сказал он.

Они прошли в уборную, едко пахнущую хлорной известью, и Андрей переоделся.

— Теперь идите и ложитесь на нары, которые я вам покажу, — сказал Гетье. — Завтра пойдете с нами работать в карьер, а потом мы переведем вас в лазарет.

Гетье с Воронцовым прошли в барак, а Гильом и еще один заключенный подняли труп, на котором была теперь одежда Андрея. Они понесли его в санитарный барак, откуда только что пришел Воронцов.

На другой день часть узников, доставленных накануне в лагерь, перевели из карантина в блок № 20. Их было пятьдесят три живых и один мертвый, которого несли двое молодых парней, собиравшихся бежать с дороги. Вахтман приказал взять и его — для отчета.

Глава четвертая

1

Вот там у стены, ближе к мосту, немцы вчера расстреляли группу поляков, вероятно заложников… Их убили на глазах у прохожих.

Регина не видела расстрела, но говорили, что заложникам перед казнью залепили рты пластырем, чтобы они не кричали. Регине показалось это самым страшным — умирать и не иметь возможности бросить в лицо палачам гневного слова!.. Ужасно… Умирать молча, когда душа разрывается от ненависти… Иногда вместо пластыря они пользовались гипсом — совали в рот казнимым горсть полужидкого гипса. Он мгновенно застывал во рту. Это еще страшнее…

Последнее время гитлеровцы часто проводили публичные казни в Варшаве прямо на улицах. Это была новая, психическая форма террора.

Сейчас там, где расстреляли заложников, несколько женщин молились на коленях перед зажженными свечами. Семь свечей — семь убитых. День был жаркий, безветренный, почти невидимое на солнце пламя свечей казалось застывшим и бледным…

Регина прошла до угла и повернула обратно. Через минуту должен появиться человек, которого она ждет. Она поправила розовый пакет, завернутый в немецкую газету. Заголовок «Дас Рейх» должен быть хорошо виден — это знак для Термита. И розовый пакет тоже. Кто-то нагнал ее и спросил:

— Скажите, как пройти на улицу Красинского?

— Не знаю, — ответила Регина заученную фразу, — вам лучше спросить в справочном бюро.

— Проводите меня, я Термит, — совсем тихо сказал незнакомец и пошел следом за молодой женщиной. Он подумал: «Зачем было придумывать розовый пакет в немецкой газете. Зеленые глаза и медные волосы этой женщины — лучший ориентир».

Человек по кличке Термит был генерал Окулицкий. Несколько месяцев назад он нелегально прибыл в Варшаву из Лондона. Его сбросили на парашюте весной, он приземлился в лесах и попал в Варшаву значительно позже, Окулицкий не знал адреса явочной квартиры, и Регина должна была проводить его в свой дом. Заседание штаба назначили у Моздживицких под видом семейного воскресного обеда. Теперь Регина опять стала носить фамилию мужа — лейтенанта Моздживицкого, но это ничего не изменило в ее с ним отношениях…