Так было

— Я возьму Воронко за узду и поведу. Следи в оба. В случае чего — стреляй. Да вожжи держи покрепче, а то разнесет — и от саней ничего не останется. Тогда нам крышка.

Степан намотал вожжи на левую руку, в правой сжал пистолет, уперся ногами в передок.

— Держись! — и Василий Иванович выпрыгнул из кошевы. Подошел к жеребцу, похлопал его по вздрагивающему крупу, погладил по шее. Зажал в кулаке ремень уздечки и шагнул вперед.

— Но! — крикнул повелительно.

Воронко вытянул голову, прижал уши — и ни с места.

— Но! — Рыбаков изо всех сил потянул за узду. Лошадь пошла, медленно переступая дрожащими ногами.

— Давай, давай! — подбадривал ее Рыбаков.

Вдруг Воронко сделал огромный скачок вперед, сшиб Рыбакова в снег и понесся бешеным галопом. Пока Синельников опомнился и сообразил, что же произошло, они проскакали не одну сотню метров. Степан изо всех сил тянул вожжи на себя, но ослепленная страхом лошадь уже не слушалась поводьев.

— Сто-ой!!! — орал Степан диким голосом. — Тпру!

Кошеву подкидывало, стукало о стволы придорожных деревьев. Она угрожающе кренилась, трещала. А Воронко, вытянувшись в струну, мчался и мчался.

Впереди показалась небольшая пустошь. Степан изо всех сил потянул за правую вожжу. Воронко свернул с дороги, забрел по брюхо в снег и остановился, надсадно дыша. Степан до отказа натянул левую вожжу. Вытащил из снега длинную сучковую палку, огрел ею Воронко. Тот ошалел от боли, выскочил на дорогу и понесся туда, где остался Рыбаков. Но скоро остановился. Впереди на дороге сидели два волка. Серая тень мелькнула справа.

Не раздумывая, Степан привязал вожжи к кошеве. Сам выпрыгнул из саней и, сжимая в руке пистолет, пошел к голове жеребца. Крепко вцепился в узду. Волки, сидевшие на дороге, поднялись. Степан вскинул пистолет и выстрелил. Из ствола вылетела огненная струя, раздался жуткий вой. Степан выстрелил еще раз, еще. Отпустил повод, прыгнул в кошеву, завопил: «Давай!», Воронко сорвался и понес.

Через несколько минут Степан увидел Рыбакова. Тот стоял, прижавшись к дереву, с толстой короткой палкой в руках.

— Ну, брат, — выдохнул он, — вовремя ты выстрелил.

Волки преследовали их до самой развилки. Рыбаков расстрелял все патроны.

Они заночевали в конторе придорожного колхоза. Закуривая на сон грядущий, Василий Иванович вдруг раскатисто захохотал.

— А здорово они нас зажали! С двуногими-то справились, а от четвероногих еле спаслись…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

1.

Второй день нудно болела голова. Ломило суставы. «Простыла», — решила Настасья Федоровна. Закрыв глаза ладонью, прижала пальцы к вискам и сразу почувствовала под ними частый трепет тоненькой жилки.

Позавчера утром несколько стариков поехали на семи подводах за сеном. Скоро они вернулись, сказав, что дорогу замело и к сену не пробраться. Ускова поехала вместе с ними. Целый день пробивали дорогу в снегу. Потом она помогала навьючивать сено. За день сто потов согнала и так устала, что ноги дрожали. Только к полуночи вернулись домой, проехав пятнадцать километров на возу. Там ее, видимо, и прохватило.

«Пойду домой, — уже в который раз подумала она. — Заберусь на печь, прогреюсь, пропотею как следует». Настасья Федоровна потянулась, с силой пошевелила ноющими суставами, но не встала и даже руки не отняла от лица. Что-то удерживало ее здесь. А что, и сама не знала. Неясное, тревожное предчувствие жило в груди. Она чего-то ждала.

В соседней комнате тоненьким голосом залился телефон. Она прислушалась. Вот бабка Демьяниха прошаркала большими подшитыми валенками.

— Да, — негромко проговорила бабка. — Да. Чего ты надрываешься? Слышу. А? Что? — И закричала что есть мочи. — Слушаю! Слушаю. Ага. Здеся. Сейчас позову. Сейчас — И после секундной паузы: — Федоровна! К телефону.

Настасья Федоровна встрепенулась, отняла ладонь от лица. Проворно поднялась и заспешила к телефону. Взяла трубку из руки сторожихи.

— Ускова слушает.

— Здравствуй, — прогудело сквозь шорохи и треск. — Я из Малиновки. Через час буду у вас…

Он еще что-то говорил, просил подготовить какие-то сводки, кого-то пригласить, но она больше ничего не поняла. Жадно слушала, даже не пытаясь вникнуть в смысл слов. Когда он умолкал, она сталкивала с языка «да-да» и снова, не дыша, как далекую любимую, песню, слушала упругий родной голос.

Рыбаков уже повесил трубку, а она все еще стояла, ждала… Сердце колотилось гулко и часто. Ее вернул к действительности раздраженный девичий голосок:

— Дайте же отбой.

Настасья Федоровна нацепила трубку на рычаг и опомнилась. «Да что же это я стою, как пень? Ошалела от радости». Проворно натянула фуфайку, замотала голову пуховым полушалком, кинула сторожихе:

— Подмети тут, затопи печь и ступай домой. Я сейчас вернусь.

Не шла, а бежала навстречу ветру. Открытым ртом глотала его вместе со снежинками. Влетела домой, запыхавшись. Метнувшуюся навстречу горбатую сестру ласково спросила:

— Васена, у нас горячей водицы нет?

— Есть. Ведерный чугун в печи.

— Вот хорошо. Тащи-ка сюда корыто.

Она разделась, встала в корыто. Васена поливала ей из ковша, а она старательно мылась, докрасна натирал кожу мыльной мочалкой. Вытерлась, прошла в другую комнату, достала из комода шелковое белье. Хрустящий шелк приятно холодил разгоряченное тело. Стоя перед зеркалом, она нарядилась в новую шерстяную юбку и вышитую блузку с кисточками-завязками на груди. Тщательно расчесала волосы, собрала их в узел. Из дальнего угла комода достала флакон довоенных духов «Кармен». Открыла пробку, смочила волосы, шею, грудь.

Внимательно оглядела свое отражение. Легким движением руки поправила выбившуюся прядку волос. Потерла пальцем возле глаза, грустно улыбнулась: не разгладились морщинки. Их пока немного, но жизнь бежит. Тридцать первый. А говорят, бабий век — сорок лет. Не так много осталось. Как-то старый лесник Фадеич сказал ей: «Ты, девка, две жизни проживешь». — «Почему, дедушка?» — удивилась она. — «От смерти ушла. А кто костлявую хоть раз перехитрил — того она не трогает, пока он сам от старости не рассыплется».