Так говорил Заратустра
Шрифт:
Слишком долго сидел он в тени, побледнели щеки у кающегося духом: едва не умер он от голода в ожидании своем.
Еще таится в глазах его презрение, и отвращение — на устах его. И хотя достиг он успокоения, нет солнца в покое его.
Он должен бы трудиться, как вол; и землей должно бы пахнуть счастье его, а не презрением к земле.
Белым волом хотел бы я видеть его, волом, который, фыркая и мыча, идет перед плугом; и само мычание его должно восхвалять все земное!
Лицо его еще мрачно: тень от руки играет на лице его. Затенено еще чувство во взоре его.
Деяние его лежит тенью на нем: сама рука омрачает действующего
Как нравится мне эта бычья шея! Однако теперь хотел бы я увидеть, что взгляд его — взгляд ангела.
И свою волю героя он тоже должен забыть: да будет он вознесенным, а не просто возвышенным: пусть сам эфир носит его, лишенного воли!
Он побеждал чудовищ и разгадывал загадки: избавителем, разрешителем и победителем всего чудовищного и загадочного в себе самом пусть станет он теперь и преобразит своих чудищ в небесных детей.
6
Игра слов, имеющих общий корень, к сожалению, потеряна при переводе: «Hand» — рука, «Handelnde» — действующий, от глагола «handeln» — действовать.
Еще познание его не научилось улыбаться и не ведать зависти; еще не стихла в красоте его бурная страсть.
Поистине, в красоте, а не в сытости должны потонуть и умолкнуть порывы его! Привлекательно великодушие тех, кто возвышенно настроен.
Положив руку на голову — так должно отдыхать герою, пусть так преодолевает он даже отдых свой.
Но именно для героя красота — самое трудное. Она недостижима для самой сильной воли.
Чуть больше, чуть меньше: но как раз в этом «чуть-чуть» и заключается многое, именно это «чуть-чуть» и является сутью.
Расслабить мускулы и волю — это для вас самое трудное, вы, возвышенные!
Когда сила, оказывая милость, нисходит в видимое, такое снисхождение зову я красотой.
И ни от кого не требую я красоты так, как от тебя, сильный: пусть доброта будет твоим последним самопреодолением.
Я считаю тебя способным на всякое зло и потому требую от тебя добра.
Правда, я часто смеялся над слабыми, которые мнят себя добрыми, поскольку бессильны их руки!
В добродетели своей бери пример с колонны: чем выше она, тем нежнее и прекраснее, тогда как внутри — тверже и выносливее.
Да, возвышенный, ты еще станешь прекрасным и будешь держать зеркало перед красотой своей.
Тогда содрогнется душа твоя от божественных желаний, и поклонение будет даже в тщеславии твоем!
В этом — тайна души: только когда герой покинул ее, в сновидении к ней приближается Сверхгерой.
Так говорил Заратустра.
О стране культуры
Слишком далеко залетел я в будущее: ужас объял меня.
И когда я оглянулся вокруг, я увидел, что только время было моим единственным современником.
Тогда полетел я обратно, домой, — все быстрей и быстрей: так пришел я к вам, люди нынешнего, в страну культуры.
Впервые решился я как следует рассмотреть
вас, и не было злого умысла в желании моем; поистине, пришел я к вам с томящимся сердцем.Но что случилось со мной? Как ни робел я, не мог я не рассмеяться! Никогда еще глаза мои не видели ничего более пестрого!
Я продолжал смеяться, тогда как поджилки мои тряслись, а сердце трепетало. «Вот она, родина всех горшков для красок!» — сказал я себе.
С лицами и телами, раскрашенными на пятьдесят ладов: так восседали вы, современники, к изумлению моему!
И пятьдесят зеркал, которые льстили вам, окружало вас, повторяя игру ваших красок!
Поистине, люди нынешнего, вам не придумать себе лучшей маски, чем ваше собственное лицо! Кто сможет узнать вас?
Исписанные знаками прошлого, а поверх них — еще и новыми знаками: да, вы хорошо скрыли себя от всех толкователей!
Пусть бы даже и нашелся кто-нибудь, кто исследует внутренности: однако трудно поверить, что они есть у вас! Похоже, что вас состряпали только из красок и склеенных ярлыков.
Все века и народы пестрят из-под ваших покровов; в жестах и манерах ваших — пестрота нравов и верований.
И если снять с вас покровы, одеяния и краски и лишить вас ужимок ваших, то останется ровно столько, чтобы пугать птиц.
Поистине, я и сам — испуганная птица, увидевшая вас однажды нагими и без грима; и я улетел от вас, как улетел бы от скелета, предложившего мне любовь.
Уж лучше сделаться поденщиком в преисподней и служить теням минувшего! Даже обитатели подземного мира тучнее и полнее вас!
Да, в том-то и горечь утробы моей, что не выношу я вас ни нагими, ни одетыми!
Все, что есть страшного в будущем и что пугало птиц, потерявших дорогу, — поистине, это ближе сердцу моему, чем ваша «действительность».
Ибо так говорите вы: «Мы — сама действительность, без веры и суеверия»; так в похвальбе раздуваете вы грудь свою, не смущаясь ее отсутствием!
Да и как вам веровать, вы, размалеванные! Вы разукрашены картинами, списанными со всего, во что когда-либо веровали!
Вы — ходячее опровержение веры, обрывки и кончики мыслей. Ненастоящие — так называю я вас, апологеты действительности!
Все эпохи поносят одна другую в уме вашем: но сонные грезы и болтовня прошлого все же ближе к действительности, чем ваше бодрствование!
Вы — бесплодны: и потому нет в вас веры. Но созидающий всегда видел вещие сны и звездные знамения — и он верил в веру!
Вы — полуоткрытые ворота, у которых ждут могильщики. И вот она, ваша действительность: «Все обречено гибели».
Вот стоите вы передо мной, тощие и бесплодные! Как торчат ребра ваши! Иные из вас и сами замечают это.
И говорят: «Кажется, пока я спал, Бог что-то похитил у меня? Этого вполне хватило бы, чтобы смастерить бабенку! [7]
Удивительна худоба ребер моих!» — так говорят многие мои современники.
Да, люди нынешнего, смех вызываете вы у меня! И особенно когда удивляетесь сами себе!
7
Насмешка над библейским мифом о сотворении Евы из ребра Адама. См.: Быт. 2, 21—22.