Такая долгая жизнь
Шрифт:
— Как вы собирались поступить с Гитлером? — поинтересовался Стронг.
— На этот счет мнения расходились. Я считал, что его следовало судить в течение двадцати четырех часов и расстрелять. Большинство склонялось к тому, что Гитлера следует оставить живым, но подвергнуть психиатрической экспертизе и объявить сумасшедшим…
Все, о чем говорил Остер, было довольно интересным. Но, к сожалению, речь шла о прошлом. Настоящее было мрачным. И все же новость, которую сообщил Остер в конце их встречи, стоила не одной, а десяти таких поездок.
Нападение на Советский Союз, намеченное вначале на 15 мая, перенесено на середину июня из-за
В Лондоне эта весть вызвала радость у полковника Пейджа.
— Господи! — сказал он прочувствованно. — Кажется, Британия спасена!
Сам Черчилль захотел увидеть Стронга, чтобы услышать эту весть непосредственно от человека, который только что вернулся «оттуда».
Черчилль принял Стронга на Даунинг-стрит. Стронг в сопровождении личного секретаря премьер-министра майора Нортона прошел через квадратную гостиную, преодолел несколько ступенек и очутился в столовой с огромными окнами, выходящими в сад.
Премьер-министр сидел в кресле за небольшим столиком, и его живые маленькие глаза с жадным любопытством глянули на разведчика.
Черчилль был в синей рабочей блузе, которую носили портовики Лондона. Казалось, он попал сюда, в эту фешенебельную обстановку, случайно. Но его манера держаться говорила о другом — здесь он хозяин.
Черчилль сидел, положив короткие руки на колени. Голова его, как у Будды, была втянута в шею.
Внимательно выслушав Стронга, Черчилль не столько проговорил, сколько тихо прорычал:
— Кажется, господь отнял рассудок у этого кровавого ублюдка… Я не забуду, Стронг, что вы сообщили мне об этом первый…
Проводив Стронга, премьер-министр приказал своему личному секретарю:
— Нортон, возьмите бумагу и пишите. — Черчилль зажег потухшую было сигарету, раскурил ее и стал диктовать: — «Москва, Кремль! Его превосходительству мистеру Сталину! Я получил от заслуживающего доверия агента достоверную информацию о том, что немцы, после того как они решили, что Югославия находится в их сетях, т. е. двадцатого марта, начали переброску в южную часть Польши трех бронетанковых дивизий из пяти, находящихся в Румынии. В тот момент, когда они узнали о сербской революции, это передвижение было отменено. Ваше превосходительство легко оценит значение этих фактов. Уинстон Черчилль».
Когда секретарь закончил писать, Черчилль сказал ему:
— Я не отказываюсь, Нортон, ни от одного слова, которые я говорил о большевиках. Но это я должен был сделать для Англии. Теперь все в руках божьих!
ГЛАВА ПЯТАЯ
Советский пресс-атташе в Берлине Юрий Васильевич Топольков в сороковом году получил отпуск летом. 5 июля, как раз в выходной день, он был уже в Москве.
В его квартире на Софийской набережной временно поселилась дальняя родственница — не то двоюродная племянница, не то троюродная сестра, — Топольков запутался в своем генеалогическом древе. Звали ее Валя. Она тоже была из Усть-Лабинской. Окончила там школу и приехала поступать в Московский университет на физмат.
В квартире Тополькова было чисто прибрано, на окнах висели занавесочки, на столе — цветастая скатерть, которую Валя привезла из Усть-Лабинской. В кухне на печке стояла кастрюля с еще теплыми котлетами, а на столе под солонкой — записка:
«Дядя Юра!
Побежала на консультацию. Приду поздно. Кушайте, меня не дожидайтесь.Юрий Васильевич с удовольствием съел три домашние котлеты, запил компотом и прилег на диван.
В раскрытое окно доносился уличный шум: гудели клаксонами «эмки», звук их был приятным, мелодичным, совсем не похожим на резкие однотонные сигналы немецких машин. Из репродуктора, укрепленного на уличном столбе, лилась знакомая мелодия: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…»
Топольков сладко потянулся и с удовольствием подумал: «Дома…»
Проснулся он уже при электрическом свете, открыл глаза и увидел курносую девицу в пестром халатике.
— Проснулись, дядя Юра? Крепко же вы спали, даже похрапывали…
— Я похрапывал?.. Да я никогда не храплю.
— Вы совсем немножко похрапывали, чуть-чуть…
— Удивительно, я никогда раньше не храпел. Это только старики храпят…
— Что вы, дядя Юра, совсем нет. Я тоже, бывает, похрапываю. Это не от старости. Это — когда человек неудобно ляжет или нос у него заложит…
— А чего ты зовешь меня дядей? Ты же, кажется, моя двоюродная сестра?
— Не двоюродная, а троюродная. Мой отец и ваш отец были двоюродные братья, а дед мой и ваш дед были братьями родными. Их так и называли — Топольки, потому что фамилия Топольковы, и оба были высокие и беленькие…
— А ты откуда знаешь?
— Дедушку своего я помню. Правда, он был уже сгорбленный, совсем не похожий на тополек, а про вашего дедушку мне папа рассказывал.
— А фамилия у тебя какая? — спросил Юрий Васильевич.
— Какая же еще? Тополькова, конечно! — удивилась и даже как бы обиделась Валя.
— Ну, конечно, конечно. Как-то я сразу не сообразил…
— Ой, я совсем забыла, вам же письмо тетя Гаша передала.
Топольков развернул вдвое сложенный листок из ученической тетради и узнал материны каракули.
«…буде так случится, сынок, шо сможешь приехать в энтом году, приезжай, буду рада…
Ждала тэбэ еще в прошлом годе, гусей откормила, а теперь есть у нас двухгодовалый бычок. Ежели приедешь, мы иво забьем. И мясца свежего вдоволь наешься. Приезжай, ради бога, хочь на недельку, а то я все глаза уже выплакала…»
Юрий Васильевич и так собирался поехать, а письмо матери и вовсе его растрогало.
— И еще, дядя Юра, вам привет… — заговорщически, с лукавинкой сказала Валя.
— От кого?
— А вот догадайтесь!
— От отца твоего, что ли? — спросил Юрий Васильевич, хотя наверняка знал, что не от Валиного отца. Не таким тоном она говорила.
— И совсем не от отца, а от одной девушки…
— От какой это девушки?..
— От Маши. Я когда сюда ехала, она мне все уши прожужжала: смотри, говорит, не забудь, передай привет…
— Она что же, в Усть-Лабинской сейчас?
— В Усть-Лабинской, на каникулы приехала…
Закончив свои дела в Москве, Топольков стал собираться на родину. Валя, придя с очередной консультации и увидев дядю Юру, упаковывающего чемодан, не без намека заметила:
— Жаль, дядя Юра, что вы скоро уезжаете. Но я понимаю, вас ждут…
— Конечно, ждут. Мать ждет.
— Я ж и говорю: ждут… — Валя даже не пыталась скрыть своей иронии.
— А ты, оказывается, ехидна, сестричка… И почему ты опять зовешь меня дядей Юрой? Какой я тебе дядя?