Такая долгая жизнь
Шрифт:
— Недавно в Германии вышла любопытная книга генерала Баумгартена-Крузиуса «Возмездие-193». В ней описывается ракетный удар по Парижу… Это можно было бы принять за фантастику, если бы не было известно, что существует берлинский ракетодром. Я сам однажды был на этом ракетодроме, — сказал Путивцев.
Приближался день отъезда, 20 декабря.
Жан Рено проводил Путивцева до самой машины.
Здесь они простились. Жан протянул Пантелею Афанасьевичу какую-то коробочку:
— Возьмите.
В коробочке лежал сувенир — маленький аэроплан Блерио,
— Мне будет приятно думать, что мой скромный сувенир где-то в далекой дружественной России, — сказал Жан. — Я был на выставке и видел ваши машины. Самолет Блерио — это вчерашняя слава Франции. Если первые сегодня не мы, то будьте ими вы, русские. Только не эти, не боши!
И слова и сувенир тронули Путивцева. Он не мог оставить подарок француза без ответа. Но у него ничего не нашлось, кроме серебряного полтинника с изображением рабочего с молотом в руках.
Он протянул его Жану:
— Возьмите на память!
— Я буду хранить это, — сказал француз.
Уже когда делегация вернулась в Советский Союз, пришел свежий номер журнала «Эр». В нем была обзорная статья, посвященная XV Международной авиационной выставке. Ее автор писал:
«Русские высказали серьезные опасения, что Франция утратила первенство в авиации и что разговоры Гитлера и Геринга о том, будто Германия и Италия стремятся только к созданию равновесия между Англией и Францией и державами оси Берлин — Рим, на самом деле стоят немного.
В Германии и Италии в последние годы построено много новых авиационных заводов, расширены старые.
Если в ближайшее время мы не реконструируем французскую авиационную промышленность, то в случае войны небо Франции будет беззащитно».
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
«Немцы приехали! Немцы приехали!» Эта весть быстро разнеслась по заводу. Хотя они еще не приехали, а только должны были приехать.
Накануне рано утром Шатлыгин позвонил Михаилу Путивцеву. В эти часы Путивцев обычно уже был в горкоме.
Михаил Афанасьевич выходил из дому в половине седьмого — в семь, ходьбы до горкома по Ленинской каких-нибудь десять минут, и до девяти, до начала рабочего дня, у него было почти целых два часа свободных. Свободных относительно, конечно. В это время он писал статьи для городской, а иногда и краевой газеты, обдумывал свои выступления.
…В утренние часы хорошо думалось. Партийный актив города и хозяйственники знали, что секретарь горкома с семи утра на месте, но до девяти звонили ему только в экстренных случаях.
Короткие, нетерпеливые звонки телефона — междугородная — нарушили тишину кабинета. Михаил Афанасьевич поднял трубку и услышал тихий, чуть хрипловатый от простуды голос Шатлыгина:
— Хозяин уже не спит?
Михаил привык к этому прозвищу, зная, какой смысл вкладывает Шатлыгин в это слово. Но когда услышал его впервые, обиделся: «Хозяин? Барин, значит! Разве я заслужил этот упрек?»
Шатлыгин тогда почувствовал это, спросил:
— Ты чего накуксился?
— Валерий Валентинович, если я сделаю что-нибудь не так, скажите мне прямо!
— Не понял? — удивился Шатлыгин.
— Вот вы обозвали
меня хозяином…— Ах, вот оно что… — И Шатлыгин, который улыбался крайне редко, улыбнулся. — Ленина надо читать, — наставительно сказал он. — Ленина! Владимир Ильич говорил: мало взять власть, надо научиться хозяйствовать.
— Так вот в каком смысле! — расцвел Михаил.
— А в каком же еще?
И теперь, услышав этот вопрос: «Хозяин уже не спит?» — Путивцев ответил:
— Хозяин должен вставать раньше других…
Михаил всегда был рад встрече, даже телефонному звонку Шатлыгина, и сейчас в его голосе, видно, прозвучало это.
— Ты чему радуешься? — спросил Шатлыгин.
— Радуюсь утру. Помните, Валерий Валентинович, как в песне: «Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река. Кудрявая, что ж ты не рада весеннему пенью гудка?..» Вот сейчас как раз загудел металлургический! Вы же помните его бас — густой, шаляпинский.
Шатлыгин перебил Михаила:
— Ты вот что! Радуйся, конечно, но готовься гостей встречать. Гости не гости, словом, немцы к тебе в город едут. На металлургический завод. От фирмы «Меер». По контракту. Вчера мне позвонили из Москвы, из Наркомата тяжелой промышленности. Завтра немцы должны прибыть к вам. Каким поездом — Москва сообщит тебе дополнительно. Понял?
— Все понял. Встретим!
— Как ты относишься к статье в краевой газете «Почему померкла слава Шестова»?
— Он был у меня на днях.
— И что ты ему сказал?
— Сказал, что «стахановское движение надо делать чистыми руками». Испытание славой выдерживает не каждый. Сначала были рекорды, а потом приписки, липа. Все факты подтвердились: на ближайшем бюро горкома обсудим статью. Виновные в приписках будут наказаны в партийном порядке.
— Правильно. У тебя вопросов ко мне нет? — спросил Шатлыгин усталым голосом.
— Нет, Валерий Валентинович!
— Ну, тогда бывай здоров.
Путивцев тоже положил трубку. «Что у него там, неприятности? — подумал он. — А может, просто нездоровится?.. Немцы, значит! Ну что ж… Надо только съездить на завод и посмотреть, как там».
Путивцев снял телефонную трубку и попросил телефонистку соединить его с гаражом.
— Ну, Семен, показывай свое хозяйство, — невольно подражая голосу Шатлыгина, сказал Путивцев Колесникову. (В кабинете кроме директора металлургического завода были секретарь парткома Кузьма Хоменко и председатель завкома Павел Александрович Митрофанов.)
— Хорошо, хоть немцы едут, и мы секретаря увидели, — подковырнул Колесников Путивцева.
— Ты, Семен, просто мелкий критикан. На твоем заводе я бываю чаще, чем на других!..
— Представляю тогда, как часто ты бываешь на других заводах!
У Путивцева с Колесниковым сохранились дружеские отношения, которые сложились еще тогда, когда они работали вместе: Колесников — директором завода, а Путивцев — секретарем парткома. Их первое знакомство началось с пикировки.
— Тут у меня уже был один комиссар, — с ехидцей намекнул Колесников на Ананьина. — Так вот знай! Я сам себе комиссар!
— А я сам себе академик, — не растерялся Михаил.
Колесников вдруг улыбнулся: